И вдруг перед ним встает смерть. «Нельзя было обманывать себя: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее
никогда в жизни не было с Иваном Ильичем, совершалось в нем». Что бы он теперь ни делал — «вдруг боль в боку начинала свое сосущее дело. Иван Ильич прислушивался, отгонял мысль о ней, но она продолжала свое, и она приходила и становилась прямо перед ним и смотрела на него, и он столбенел, огонь тух в глазах, и он начинал опять спрашивать себя: неужели только она правда?»
Неточные совпадения
В жизни они совершенно невероятны,
в действительности
никогда не было и не могло быть ни Раскольникова, ни Кириллова, ни Ивана Карамазова.
«Наташа была так счастлива, как
никогда еще
в жизни. Она была на той высшей ступени счастья, когда человек делается вполне добр и хорош и не верит
в возможность зла, несчастья и горя».
Тщетно ждем мы от художника Толстого, чтобы он
в живых образах показал нам раскрывшийся Левину смысл
жизни. «С Кити
никогда не будет ссор, с гостем, кто бы он ни был, буду ласков». Но с Кити Левин опять поссорился — и приходит к окончательному выводу: «Так же буду сердиться на Ивана-кучера, так же буду спорить… Но
жизнь моя теперь не только не бессмысленна, как было прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить
в нее».
Вот и Борис Друбецкой
в «Войне и мире». Яркая, радостная
жизнь широко раскрыта перед ним. Но он отворачивается от нее. Все живые движения души у него на узде.
Никогда он не забудется,
никогда вольно не отдастся
жизни. Холодно и расчетливо он пользуется ею исключительно для устройства карьеры. Для карьеры вступает
в связь с красавицею Элен, порывает с Наташей, женится на богачке Жюли.
Упав на колени перед постелью, он держал перед губами руку жены и целовал ее, и рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там,
в ногах постели,
в ловких руках Лизаветы Прокофьевны, как огонек над светильником, колебалась
жизнь человеческого существа, которого
никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
Загадка смерти, несомненно, остро интересует Толстого. «Какой
в жизни смысл, если существует смерть?»
В процессе своих исканий почти все герои Толстого проходят через этот этапный пункт. Но
никогда сам художник не застревает на этом пункте, как застряли Тургенев или Достоевский.
О будущей
жизни он тоже
никогда не думал,
в глубине души неся то унаследованное им от предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что, как
в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы
в другую, — навоз
в зерно, зерно
в курицу, головастик
в лягушку, желудь
в дуб, — так и человек не уничтожается, но только изменяется.
«Наташе все казалось, что она вот-вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд. Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону
жизни. И та сторона
жизни, о которой она прежде
никогда не думала, которая прежде казалась ей такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона
жизни,
в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление».
Всегда
в жизни будут и ужасы, и страдания,
никогда жизнь не скажет человеку: «Вот, страдание устранено из мира, — теперь живи!» Жив только тот, кто силою своей жизненности стоит выше ужасов и страданий, для кого «на свете нет ничего страшного», для кого мир прекрасен, несмотря на его ужасы, страдания и противоречия.
Черною тучею висит над человеком «сумрачная, тяжкодарная судьба»;
жизнь темна и полна страданий, счастье непрочно и обманчиво. Как жить? Можно на миг забыться
в страдании, опьяниться им, как вином. Но
в ком есть хоть капля жизненного инстинкта, тот
никогда не сможет примириться с такою
жизнью. А жить надо — жить под властью божества, непрерывно сыплющего на человека одни только страдания и ужасы. Кто же виноват
в этих страданиях и ужасах, как не божество?
Бог их совсем не нуждается, чтоб ему говорили: «Да, ты существуешь!» Для людей с таким жизнеотношением вопрос о существовании бога
никогда не может стать основным вопросом и трагедией
жизни: назван ли бог человеком или нет, — он все равно непрерывно живет
в душе человека.
Он вдруг вспомнил, как Катерина Ивановна сейчас только воскликнула ему при Алеше: «Это ты, только ты один уверил меня, что он (то есть Митя) убийца!» Вспомнив это, Иван даже остолбенел:
никогда в жизни не уверял он ее, что убийца Митя, напротив, еще себя подозревал тогда пред нею, когда воротился от Смердякова.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе
никогда не услышишь.
Никогда он с таким жаром и успехом не работал, как когда
жизнь его шла плохо и
в особенности когда он ссорился с женой.
Зато уже теперь, на этом четырехчасовом переезде, все прежде задержанные мысли вдруг столпились
в ее голове, и она передумала всю свою
жизнь, как
никогда прежде, и с самых разных сторон.
Он знал очень хорошо, что
в глазах этих лиц роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна; но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою
жизнь на то, чтобы вовлечь ее
в прелюбодеянье, что роль эта имеет что-то красивое, величественное и
никогда не может быть смешна, и поэтому он с гордою и веселою, игравшею под его усами улыбкой, опустил бинокль и посмотрел на кузину.
Он у постели больной жены
в первый раз
в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое
в нем вызывали страдания других людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние
в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он
никогда прежде не испытывал.