Но в таком жизнеприятии есть один чрезвычайно опасный уклон; попасть на него легко. Если жизнь прекрасна и благообразна, если прекрасна она даже в «безвинности ее страданий», — то зачем добывать
лучшую жизнь? Отчего с тихою радостностью не принимать ее такою, какая она есть?
Неточные совпадения
Все
лучшие, счастливейшие минуты его
жизни, в особенности самое дальнее детство, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием
жизни, — представлялось его воображению даже не как прошедшее, а как действительность».
— Перестаньте, стыдитесь! — заговорил голос художника Петрова. — Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы жили его
жизнью? Испытывали его восторги? Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно поднимает избранника на такую высоту, на которой голова кружится, и трудно удержаться здравым… Да, унижайте, презирайте его, а из всех нас он
лучший и счастливейший».
Так зачем же они лишают себя одного из
лучших удовольствий
жизни — наслаждения друг другом, наслаждения человеком?..
Ведь делая такие дела, они захлопывают на себя дверь от всех истинных и
лучших радостей
жизни.
Все
лучшие минуты его
жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему.
Не следует думать, что орфизм был только случайною, маленькою заводью у края широкого потока эллинской духовной
жизни. Правда, в эпоху расцвета эллинской культуры он не имел широкого распространения в народе, — это случилось позже, в века упадка и разложения, перед появлением христианства. Но с орфизмом, — как и с пифагорейством, во многом родственным с орфизмом, — крепкими нитями были связаны
лучшие духовные силы послегомеровской Греции, ее величайшие мыслители и художники.
Да, умереть! Уйти навек и без возврата
Туда, куда уйдет и каждый из людей (и зверей).
Стать снова тем ничто, которым был когда-то,
Пред тем, как в мир прийти для
жизни и скорбей.
Сочти все радости, что на житейском пире
Из чаши счастия пришлось тебе испить,
И согласись, что, чем бы ни был ты в сем мире,
Есть нечто
лучшее, — не быть.
Но насмешкою было бы призывать мальчика к радости
жизни, говорить ему о великой, священной самоценности
жизни, даже если бы теперь же вырвать его из подвала и вывести на воздух и солнце. Безвозвратно выпита из него живая кровь, выедена сила
жизни. В какой угодно обновленный строй он вошел бы бессильным на счастье, и в
лучшем случае
жизнь открылась бы ему только как веселая пирушка.
Она слыхала несколько примеров увлечений, припомнила, какой суд изрекали люди над падшими и как эти несчастные несли казнь почти публичных ударов. «Чем я лучше их! — думала Вера. — А Марк уверял, и Райский тоже, что за этим… „Рубиконом“ начинается другая, новая,
лучшая жизнь! Да, новая, но какая „лучшая“!»
И истинная национальная политика может быть лишь творческой, а не охраняющей, созидающей
лучшую жизнь, а не кичащейся своей статической жизнью.
Но неоромантики, декаденты, символисты, мистики восстали против всякого закона, против всякого объективизма, против всякого обращения к универсальному целому; они интересуются исключительно субъективным и индивидуальным; оторванность от вселенского организма, произвольность и иллюзорность возводят в закон новой,
лучшей жизни.
Неточные совпадения
Никто не задавался предположениями, что идиот может успокоиться или обратиться к
лучшим чувствам и что при таком обороте
жизнь сделается возможною и даже, пожалуй, спокойною.
— Неужели эти сотни миллионов людей лишены того
лучшего блага, без которого
жизнь не имеет смысла?
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть только его ни на чем не основанное предположение, и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же
жизнь Свияжских была в высшей степени приятна, и сам Свияжский, самый
лучший тип земского деятеля, какой только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления и, очевидно, имеющий другие какие-то, тайные для Левина основы
жизни и вместе с тем он с толпой, имя которой легион, руководящий общественным мнением чуждыми ему мыслями; этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассуждениях, вымученных
жизнью, но неправый своим озлоблением к целому классу и самому
лучшему классу России; собственное недовольство своею деятельностью и смутная надежда найти поправку всему этому — всё это сливалось в чувство внутренней тревоги и ожидание близкого разрешения.
Только что она вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его
жизнь, он сам —
лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему.