Неточные совпадения
«Все создания и вся тварь, каждый листик устремляется
к слову, богу славу поет, Христу плачет… Все — как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается… Ты для целого работаешь, для грядущего делаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда на сей земле: духовная
радость твоя… Знай меру, знай сроки, научись сему… Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби…»
«Старая Ласка, еще не совсем переварившая
радость приезда Левина, вернулась со двора, махая хвостом, подошла
к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтобы он поласкал ее.
Наше воспитание, уродливая наша жизнь, уродливая оценка добра и зла калечат изначально прекрасную человеческую душу. Но все время ясно и призывно звучит в ней «непогрешимый, блаженный голос» и зовет человека
к великим
радостям, таким близким и доступным.
«Кити теперь ясно сознавала зарождение в себе нового чувства любви
к будущему, отчасти для нее уже настоящему ребенку и с наслаждением прислушивалась
к этому чувству. Он теперь уж не был вполне частью ее, а иногда жил и своею, не зависимою от нее жизнью. Часто ей бывало больно от этого, но вместе с тем хотелось смеяться от странной новой
радости».
Позднышев в «Крейцеровой сонате» говорит: «Любовь — это не шутка, а великое дело». И мы видели: для Толстого это действительно великое, серьезное и таинственное дело, дело творческой
радости и единения, дело светлого «добывания жизни». Но в холодную пустоту и черный ужас превращается это великое дело, когда подходит
к нему мертвец и живое, глубокое таинство превращает в легкое удовольствие жизни.
«И чем ближе она подъезжала
к Петербургу, тем
радость и значительность свидания с сыном представлялась ей больше и больше.
В этот период Толстой-проповедник с пуритански суровым и холодным осуждением относился
к живой жизни с ее блеском и
радостью, с наибольшею настойчивостью втискивал ее в узкие рамки «добра».
Когда скрытое существо жизни раскрывается перед душою в таком виде, то понятно, что и душа отзывается на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе
к Нему,
к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей
радости навертывались мне на глаза».
В этой блаженной стране далекого будущего, там будет свет,
радость, жизнь. Слабый отблеск золотого света чуть мреет в высоте, сквозь разрыв черных туманов. Рвись из пропасти, пробивай в скалах трудную дорогу вверх, верь в блаженную страну; мреющий золотой отблеск будет светить тебе сквозь мрак и бурю, даст тебе силы
к жизни и борьбе.
Жизнь эта со всех сторон окружает человека, надвигается на него, зовет
к себе, хлещет в душу бурными потоками кипучей
радости и счастья.
В этой иллюзии держит человека Аполлон. Он — бог «обманчивого» реального мира. Околдованный чарами солнечного бога, человек видит в жизни
радость, гармонию, красоту, не чувствует окружающих бездн и ужасов. Страдание индивидуума Аполлон побеждает светозарным прославлением вечности явления. Скорбь вылыгается из черт природы. Охваченный аполлоновскою иллюзией, человек слеп
к скорби и страданию вселенной.
Однако рядом с этим мы все время чувствуем, что эти пластические образы героев — лишь символическая картина, что за ними плещется необъятная дионисова стихия и говорит нам о высшей
радости,
к которой подготовляется трагический герой, — но не своими победами, а своею гибелью.
Через
радость свою эллин приобщался божеству. Не с покаянными вздохами шел он
к своим богам, не с мольбами о помиловании. Он шел
к ним в белой одежде, с венком из цветов на голове — символом
радости; танцами молился им и хороводами.
Так жили эти люди в мрачном отъединении от жизни, от ее света и
радости. Но наступил час — и из другого мира, из царства духов, приходил
к ним их бог Сабазий. И тогда все преображалось.
Блажен тот из смертных, кто, презрев земное титаническое, с его тленными
радостями и ничтожными желаниями, устремляется душою
к светлому очистителю и освободителю душ, великому Дионису-Загрею…
Какая гармония способна дать хоть что-нибудь, близкое
к этой пронзающей душу
радости?
По дороге
к «ангелу» человек выработал себе тот испорченный желудок и тот обложенный язык, вследствие которых ему не только противна
радость и невинность зверя, но и сама жизнь стала невкусной».
Услышит это Аполлон и с омерзением отшатнется от Ницше: если лютый, не знающий стыда Ахиллес — дикий лев, то ведь Цезарь Борджиа — просто подлая гиена, а «
радость и невинность зверя» есть и в гиене, хотя она и питается падалью. Но вглядится Аполлон попристальнее в грозное лицо Ницше, вглядится — и рассмеется, и махнет рукою, и пренебрежительно повернется
к нему спиной.
Прочный колокол неведения — и благословляющее утверждение бездн, «преодоление человека» — и санкция его упадочных инстинктов, великая любовь Заратустры — и нарочито разжигаемая им в себе жестокость, проповедь
радости жизни — и восхваление трагического пристрастия
к страданиям и ужасам — все это, конечно, можно психологически объяснить, но совершенно невозможно все это объединить в одно цельное, из «бронзы» отлитое жизнеотношение.
Аполлон мог на минуту обмануться, слыша мужественные призывы Ницше
к верности земле и
к светлой
радости жизни. Но достаточно было ему взглянуть на это искаженное мукою лицо, на эти экстатические глаза, полные
радости, «которую знает только самый страдающий», чтобы сказать: «Нет, этот — не из моих сынов, не из моих учеников и сопричастников». И с суровым равнодушием Аполлон отвернулся от него.
Им ничего решительно не сказал этот зловещий итог, и они ни с какой стороны не могли приладить его
к тому могучему чувствованию жизни, которое переполняло их души одинаково среди
радостей и горестей.
Неточные совпадения
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники // Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, //
К ней подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На
радость ли? // Вам тоже надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
Стародум(
к Софье, с
радостью). Как! Сердце твое умело отличить того, кого я сам предлагал тебе? Вот мой тебе жених…
Старая Ласка, еще не совсем переварившая
радость его приезда и бегавшая, чтобы полаять на дворе, вернулась, махая хвостом и внося с собой запах воздуха, подошла
к нему, подсунула голову под его руку, жалобно подвизгивая и требуя, чтоб он поласкал ее.
— Барыня, голубушка! — заговорила няня, подходя
к Анне и целуя ее руки и плечи. — Вот Бог привел
радость нашему новорожденному. Ничего-то вы не переменились.
Что он испытывал
к этому маленькому существу, было совсем не то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного не было в этом чувстве; напротив, это был новый мучительный страх. Это было сознание новой области уязвимости. И это сознание было так мучительно первое время, страх за то, чтобы не пострадало это беспомощное существо, был так силен, что из-за него и не заметно было странное чувство бессмысленной
радости и даже гордости, которое он испытал, когда ребенок чихнул.