Неточные совпадения
Какое-то глубокое, неслучайное бессилие разъедает у Достоевского всех
людей, дерзающих проявить самостоятельное свое хотение. Как в отчиме Неточки Незвановой, в них все
время происходит «отчаянная, лихорадочная борьба судорожно-напряженной воли и внутреннего бессилия».
Как «все равно»? Дело вот в чем: «Есть минуты, вы доходите до минут, и
время вдруг останавливается и будет вечно. Когда весь
человек счастья достигнет, то
времени больше не будет, потому что не надо». «В этой идее для Кириллова как будто заключалась чуть не победа».
Жадно цепляясь за жизнь,
человек все
время чувствует в глубине души, что жить он не только не способен, а просто не достоин.
Подпольный
человек пишет: «Наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж нет тебе выхода, что уж никогда не сделаешься другим
человеком; что если бы даже и оставалось еще
время и вера, чтобы переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам не захотел бы переделываться, а захотел бы, так и тут бы ничего не сделал, потому что, на самом деле, и переделываться-то, может быть, не во что».
Страшный вопрос этот все
время шевелится в душе Достоевского. Великий Инквизитор смотрит на
людей, как на «недоделанные, пробные существа, созданные в насмешку». Герой «Подполья» пишет: «Неужели же я для того только и устроен, чтобы дойти до заключения, что все мое устройство одно надувание?.. Тут подмен, подтасовка, шулерство, тут просто бурда, — неизвестно что и неизвестно кто. Но у вас все-таки болит, и чем больше вам неизвестно, тем больше болит».
Еще крепче эта таинственная, живая связь у
людей друг с другом. Наружно они сообщаются словами, но души их, помимо слов, все
время соприкасаются в каком-то другом общении, неизмеримо более глубоком, тесном и правдивом.
«Пьер часто потом вспоминал это
время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о
людях и обстоятельствах за этот период
времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на
людей и вещи, но, напротив, во внутренних сомнениях и противоречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это
время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
Разум, который дал
человеку власть и силу над миром, в то же
время сузил
человека, сделал его однобоким, задержал его развитие в других направлениях.
Как видим, даже злоба — и та, вопреки Толстому-проповеднику, способна преисполнить
человека достоинством, высокою мыслью и чувством. К сожалению, подъем жизни, вызываемый борьбою, опасностью и «злобою», Толстой рисует преимуществен, но лишь в традиционной области войны. Он редко и неуверенно касается другой области, где в настоящее
время как раз с огромною, упорно-длительною силою проявляется неиссякающая жизнь, рождаемая борьбою, злобою и опасностью.
Наше воспитание, уродливая наша жизнь, уродливая оценка добра и зла калечат изначально прекрасную человеческую душу. Но все
время ясно и призывно звучит в ней «непогрешимый, блаженный голос» и зовет
человека к великим радостям, таким близким и доступным.
Юноша Лермонтов все
время был взрослым
человеком.
Однажды Конфуция спросили: «Как надо служить духам, и что такое смерть?» Мудрец ответил: «Когда не умеют служить
людям, то где же уметь служить духам. Когда еще не знают, что такое жизнь, то где же знать, что такое смерть». Удивительная мысль эта близка и родна душе Толстого. Разрешения загадки смерти он все
время ищет в разрешении загадки жизни.
«Как они все уверены, — и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то
время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их, в скуфеечках, перед скорой голодной смертью, старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый, ненужный дом какому-то глупому и ненужному
человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их».
Так посреди мира мучений спокойно живет в своей отдельности
человек, доверчиво опираясь на principium individuationis, на восприятие жизни в формах
времени и пространства: безграничный мир, всюду исполненный страдания, в бесконечном прошедшем, в бесконечном будущем, ему чужд, даже кажется ему фантазией; действительно для него только одно — узкое настоящее, ближайшие цели, замкнутые горизонты.
Все
время боги становятся
людям поперек дороги, ни на одну минуту не дают возможности свободно развернуть свои силы. Боги предопределяют исход боя, посылают ужас на храбрых, сильными делают слабых, вырывают своих поверженных любимцев из-под копья и уносят их в темном облаке. Зевс посылает Агамемнону лживый сон, чтобы побудить его к бою, в котором греки будут разбиты. Умирающий Патрокл знает, что поверг его не Гектор, с которым он сражался, а стоявший за Гектором Аполлон...
Человек окружен таинственными силами, не знающими справедливости, не подвластными
человеку и все
время влияющими на него.
С поразительною для того
времени определенностью подчеркивает эту несвободу
человека Архилох...
Сила и мужество их то и дело грозят опрокинуть предварительные решения рока, и богам все
время приходится внимательно следить, чтобы
люди не преступили этих решений, чтоб чего не случилось «вопреки судьбе» (hyper moron, hyper aisan).
На далеком Севере, где царит вечный день, лежала страна счастливых
людей гиперборейцев. Царем этого «священного племени» был Аполлон, и туда, в гиперборейский край, улетал он на крыльях лебедей на зиму, — на
время суровой зимы, когда тяжело приходится
людям, когда не в силах они быть счастливыми и счастьем своим быть достойными светлого бога.
Приводили жертву; в более ранние
времена это был
человек — выбранный по жребию или военнопленный; позднее — бык.
В другое
время, заключенный в отдельное свое существование, он мог только противопоставлять себя этой силе, робко поклоняясь ей; но в эти часы высшего подъема пламенное переполнение духа разбивало все грани и вело к целостному единению с этою силою; здесь собственная жизнь
человека терялась на мгновение в жизни божества».
В основе всех этих разнообразных мифов лежит, всего вероятнее, факт чисто натуралистического характера — гибель растительности под влиянием зимних холодов.
Люди оплакивали смерть бога растительности, убитого чудовищами зимы. Приходило
время — и бог воскресал в блеске весенней радости и преизбытка сил, и
люди восторженно приветствовали прекрасного бога-жизненосца.
Жизнь, как таковая, мир сам по себе начинают представляться
человеку отягченными какою-то великою виною. Анаксимандр Милетский в своей натур-философской системе учит, что видимый наш мир, выделяясь из Беспредельного, совершает как бы прегрешение. «Из чего произошли все вещи, в это они, погибая, превращаются по требованию правды, ибо им приходится в определенном порядке
времени претерпеть за неправду кару и возмездие».
Так это или не так, но факт сам по себе характерен: оргийные праздники бога «избытка сил» оказываются передвинутыми из благодатной осени в студеную зиму,
время «нужды». Зима с вызываемым ею оскудением жизненных сил и ранняя весна с опьяняющим подъемом этих сил на почве зимнего их оскудения — вот
время, когда над
людьми царит Дионис.
«Почва
человека еще достаточно богата. Но эта почва со
временем станет бедною и смирною, и на ней уже не сможет вырасти высокое дерево».
«Горе! Приходит
время, когда
человек уже не будет рождать никакой звезды. Горе! Приходит
время презреннейшего
человека, который уже не в состоянии презирать самого себя».
О, не совсем так! Люты были старинные
времена,
люди стыдились тогда не того, чего стыдимся мы; вкусна была для них жизнь, и язык их был чист. Но всегда
человек — с тех пор, как он стал
человеком, — стоял выше отъединенной от мира «радости и невинности зверя». Он чувствовал свою общность с другими
людьми, с народом, с человечеством. И он знал то, чего не знает зверь, — стыд.
Дионис все
время как будто говорит
человеку: «горе тебе и гибель, если ты не признаешь меня богом!» Олимпийским богам такое требование совершенно чуждо.
«О жизни мудрейшие
люди всех
времен судили одинаково: она не стоит ничего…
Наши мысли о жизни, наши нахождения тайно и незаметно для нас определяются чем-то, лежащим вне нашего сознания. Сознательное «я» думает, ищет, обретает дорогу, победительно вступает на нее — и не подозревает, что его все
время толкал именно в этом направлении его неучитываемый «Сам», великий разум его тела.
Человек смотрит на мир, думает, что можно верить своим глазам…