Жизнь Александры Михайловны и Зины обратилась в беспросветный ад. Они не знали, как стать, как сесть, чтоб не рассердить Андрея Ивановича. Александра Михайловна постоянно
была в синяках, Андрей Иванович бил ее всем, что попадалось под руку; в самом ее невинном замечании он видел замаскированный упрек себе, что он не может их содержать. Мысль об этом заставляла Андрея Ивановича страдать безмерно. Но у него еще была одна надежда, и он держался за нее, как утопающий за обломок доски.
Неточные совпадения
Александра Михайловна воротилась домой поздно, пьяная и печальная.
В комнате
было еще душнее, пьяный тряпичник спал, раскинувшись на кровати; его жидкая бороденка уморительно торчала кверху, на лице
было смешение добродушия и тупого зверства; жена его, как тень, сидела на табурете, растрепанная, почти голая и страшная; левый глаз не
был виден под огромным, раздувшимся
синяком, а правый горел, как уголь. По крыше барабанил крупный дождь.
Неточные совпадения
Раскольников любопытно поглядел на говорившую. Это
была рябая девка, лет тридцати, вся
в синяках, с припухшею верхнею губой. Говорила и осуждала она спокойно и серьезно.
В кухне на полу, пред большим тазом, сидел голый Диомидов, прижав левую руку ко груди, поддерживая ее правой. С мокрых волос его текла вода, и казалось, что он тает, разлагается. Его очень белая кожа
была выпачкана калом, покрыта
синяками, изорвана ссадинами. Неверным жестом правой руки он зачерпнул горсть воды, плеснул ее на лицо себе, на опухший глаз; вода потекла по груди, не смывая с нее темных пятен.
Они били, секли, пинали ее ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее
в синяки; наконец дошли и до высшей утонченности:
в холод,
в мороз запирали ее на всю ночь
в отхожее место, и за то, что она не просилась ночью (как будто пятилетний ребенок, спящий своим ангельским крепким сном, еще может
в эти лета научиться проситься), — за это обмазывали ей все лицо ее калом и заставляли ее
есть этот кал, и это мать, мать заставляла!
Действовать на него разумным путем
было некому, да и некогда, но так как
в воспитательной практике все-таки чувствовалась потребность, то сумма побоев, постепенно увеличиваясь, достигла наконец таких размеров, что Сережка не выходил из
синяков.
Харитина
была бледна и молчалива, но Прасковья Ивановна, несмотря на самое точное исследование, не нашла и следов тех
синяков, о которых рассказывали
в Заполье.