Неточные совпадения
С Машею
встреча била неловкая и церемонная. Я почтительно расшаркался, она холодно подала мне руку. Про «ты» забыли и говорили друг другу «вы». За лето волосы у Маши отросли, она стала их заплетать в толстую и короткую косу. Вид
был непривычный, и мне больше нравилось, как
было.
Все письмо мне очень понравилось своею дразнящею загадочностью, больше же всего нравилась подпись: «Примите и пр.». Что такое «пр.», я не знал, но, конечно, это
было что-нибудь значительное и совершенно взрослое: такую подпись я часто
встречал в газетах, под «письмами в редакцию», когда отыскивал интересовавшие меня «несчастные происшествия».
Шел из гимназии и
встречаю на Киевской Катерину Сергеевну Ульянинскую, — она
была у нас раза два-три в год. Шаркнул ногой и протянул руку. Она, не вынимая рук из муфты, посмотрела на мою протянутую руку и любезно сказала...
У папы
были подаренные, ему пациентами сочинения Тургенева, Некрасова (хорошее четырехтомное издание с подробнейшими примечаниями, — я такого потом нигде не
встречал).
Когда я входил в переднюю дома Конопацких, меня
встречал какой-то особенный, милый запах. У каждого дома
есть свой запах.
Я развращен
был в душе, с вожделением смотрел на красивых женщин, которых
встречал на улицах, с замиранием сердца думал, — какое бы это
было невообразимое наслаждение обнимать их, жадно и бесстыдно ласкать. Но весь этот мутный душевный поток несся мимо образов трех любимых девушек, и ни одна брызг а не попадала на них из этого потока. И чем грязнее я себя чувствовал в душе, тем чище и возвышеннее
было мое чувство к ним.
Нужна ли
была кому из студентов книга, материальная помощь, рекомендация — всякий шел к Оресту Миллеру и отказа никогда не
встречал.
Она очень скоро уходила, — видно, я ей совсем не
был интересен. А у меня после
встречи была на душе светлая грусть и радость, что на свете
есть такие чудесные девушки.
Однажды приехал в Тулу император Александр III. В торжественной его
встрече участвовали и все учебные заведения. Учащиеся
были выстроены шпалерами по улицам, по которым проезжал царь. Инна и Маня воротились с этой
встречи потные, усталые, охрипшие. Восторженно рассказывали, как махали царю платками, как бросали ему цветы, как до хрипоты кричали «ура!», с гордостью показывали опухшие от рукоплесканий ладони.
Помню мучительную дорогу, тряску вагона, ночные бреды и поты; помню, как в Москве, на Курском вокзале, в ожидании поезда, я сидел за буфетным столиком в зимней шубе в июньскую жару, и
было мне холодно, и очень хотелось съесть кусок кровавого ростбифа с хреном, который я видел на буфетной стойке. В Туле мама по телеграмме
встретила меня на вокзале. Мягкая постель, белые простыни, тишина. И на две недели — бред и полусознание.
Я ему подробно все объяснил, поправив, сколько
было возможно, напорченную препаровку. Он
был очень любезен, рассыпался в благодарностях, все время говорил «ты». А назавтра, когда я его
встретил на улице с другими корпорантами, он, увидев меня, поспешно отвернулся.
По рассказам знавших его, это
был тип благороднейшего студента-энтузиаста, каких мы
встречаем в повестях Тургенева.
По-прежнему я
был учителем и кумиром моей «девичьей команды». Она состояла из родных моих сестер, «белых Смидовичей» — Юли, Мани, Лизы, и «черных» — Ольги и Инны. Брат этих последних, Витя Малый, убоялся бездны классической премудрости, вышел из шестого класса гимназии и учился в Казанском юнкерском училище. Дома бывал редко, и я его, при приездах своих на каникулы, не
встречал. Подросли и тоже вошли в мою команду гимназист-подросток Петр и тринадцати-четырнадцатилетняя гимназисточка Маруся — «черные».
В Туле шла спешная подготовка к
встрече холеры. Строились бараки, энергично очищались и дезинфицировались вы гребные ямы; золотарям-отходчикам работы
было по горло, цена за вывоз бочки нечистот возросла с тридцати копеек до одного рубля двадцати копеек; бедняки, пугаемые протоколами, стонали, но разорялись на очистку. По городу клубились зловещие слухи. Мучник-лабазник Расторгуев убеждал народ не чистить ям и подальше держаться от докторов.
Вблизи, со стороны окружающих, он
встречал прежний благоговейный культ, чтился как блюститель традиций старых «Отечественных записок», сотрудник Некрасова и Щедрина, бессменно стоящий «на славном посту» (так
был озаглавлен большой сборник статей, выпущенный сотрудниками и почитателями Михайловского по случаю сорокалетия его литературной деятельности).
А оно просачивалось повсюду. И даже молодежь «Русского богатства» оказалась зараженною. Помню
встречу нового 1896 года в редакции «Русского богатства».
Было весело и хорошо. Певец Миров чудесно
пел. Часто воспоминания неразрывно связываются с каким-нибудь мотивом. У меня тот вечер связан в памяти с романсом, который он, между прочим,
пел...
Встречи наши, о которых вспоминает Короленко, происходили в 1896 году. Я тогда сотрудничал в «Русском богатстве», журнале Михайловского и Короленко, бывал на четверговых собраниях сотрудников журнала в помещении редакции на Бассейном. Короленко в то время жил в Петербурге, на Песках; я жил в больнице в память Боткина, за Гончарною; возвращаться нам
было по дороге, и часто мы, заговорившись, по нескольку раз провожали друг друга до ворот и поворачивали обратно.
Смуглый, с черными «жгучими» глазами, черною бородкою и роскошною шевелюрою, Андреев
был красив. Ходил он в то время в поддевке, палевой шелковой рубахе и высоких лакированных сапогах. Вид у него
был совсем не писательский. Со смехом рассказывал он про одну
встречу на пароходе, по дороге из Севастополя в Ялту.
Новый год мы
встречали у адвоката А. Ф. Сталя, Когда все
пили шампанское, Андреев наливал себе в бокал нарзану.
И правда, с русскими писателями синьор Моргано
был очень приветлив, при
встречах далеко откидывал в сторону руку со шляпой и восклицал, приятно улыбаясь...
Андреев наезжал в Москву довольно часто, но виделись мы с ним все реже. Он писал мне задушевные записочки, но
встречи трудно налаживались, так что в конце концов я написал ему, что если бы правда
было то, что он пишете записочках, то встретиться нам
было бы совсем нетрудно, и пусть он лучше мне таких записочек не пишет.
Было это в 1903–1904 году.
Встречали мы Новый год у присяжного поверенного А. Ф. Сталя. Хозяин подошел ко мне...
Самое трудное в ведении дел издательства
была необходимость непрерывной борьбы с той обывательщиной, которую все время старалось проводить общество «Среда» с возглавлявшими ее братьями Буниными. Мне, кажется, уже приходилось писать о московских «милых человеках», очень друг к другу терпимых, целующихся при
встречах, очень быстро переходящих друг к другу на ты. Помню, как коробило это беллетриста д-ра С. Я. Елпатьевского...
Городецкий пожелал объясниться с нами. Я ему назначил час, когда
буду дома. Он пришел очень взволнованный и
был крайне поражен, что
встретил его я один. Он, видимо, ждал, что придет на собрание верховного трибунала инквизиторов и
будет давать перед ним объяснения. Он сказал длинную речь, где высказал такую точку зрения.
Неточные совпадения
Скотинин. Как! Племяннику перебивать у дяди! Да я его на первой
встрече, как черта, изломаю. Ну,
будь я свиной сын, если я не
буду ее мужем или Митрофан уродом.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая
встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то
есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали:
было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном
встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Случилось ему, правда,
встретить нечто подобное в вольном городе Гамбурге, но это
было так давно, что прошлое казалось как бы задернутым пеленою.
В таком положении
были дела, когда мужественных страдальцев повели к раскату. На улице их
встретила предводимая Клемантинкою толпа, посреди которой недреманным оком [«Недреманное око», или «недремлющее око» — в дан — ном случае подразумевается жандармское отделение.] бодрствовал неустрашимый штаб-офицер. Пленников немедленно освободили.