Когда я перешел в седьмой класс, старший брат Миша кончил реальное училище, выдержал конкурсный экзамен в Горный институт и уехал в Петербург. До этого мы с Мишей жили в одной комнате. Теперь, — я мечтал, — я буду жить в комнате один. Была она небольшая, с одним окном, выходившим в сад. Но после отъезда Миши папа перешел спать ко мне. До этого он
спал в большом своем кабинете, — с тремя окнами на улицу и стеклянною дверью на балкон.
Неточные совпадения
Мне хотелось
спать, я поужинал с маленькими и лег
в девять часов. А было воскресенье, и были гости. И за ужином у
больших были блинчики с дынным вареньем. Ели их и Миша и Юля. Я про это узнал только утром и горько заплакал. И спрашивал Юлю...
В первый раз, когда он
напал на меня, я
больше всего был потрясен не столько даже самим нападением, сколько отношением к нему всех кругом.
И пригласил меня к себе чай пить. Вся квартира-мезонин состояла из двух наших комнат, выходивших окнами на улицу, и боковой комнаты возле кухни, —
в этой комнате и жили хозяева. На столе кипел самовар, стояла откупоренная бутылка дешевого коньяку, кусок голландского сыра, открытая жестянка с кильками, — я тут
в первый раз увидел эту склизкую, едкую рыбку. Сейчас же хозяин
палил мне и себе по
большой рюмке коньяку. Мы выпили. Коньяк пахнул сургучом. И закусили килькой. Хозяин сейчас же опять налил рюмки.
Попасть в то время на женские курсы стоило
больших усилий, напряженной борьбы с родителями и общественным мнением.
Тяжкое было время и глухое. После 1 марта 1881 года народовольчество быстро пошло на убыль. Вера
в плодотворность индивидуального террора все
больше падала. А других путей не виделось. Самодержавие с тупою свирепостью давило всякую общественную самодеятельность, всякое сколько-нибудь широкое общественное начинание.
Если нам, русским, приходилось постоянно терпеть задирания и часто прямые оскорбления, то еще
в большей мере все это выпадало на долю евреев. Конечно, подавляющее большинство корпорантов были антисемиты, еврею почти немыслимо было
попасть в корпорацию равноправным товарищем баронов Икскулей и Тизенгаузенов. Оскорбляли и задирали евреев где только и как было можно. И на этой почве, как реакция, вырабатывались очень своеобразные типы.
Я собирался уезжать. Жил я совсем один
в небольшом глинобитном флигеле
в две комнаты, стоявшем на отлете от главных строений. 1 октября был праздник покрова, —
большой церковный праздник,
в который не работали. Уже с вечера накануне началось у рабочих пьянство. Утром я еще
спал.
В дверь постучались. Я пошел отпереть.
В окно прихожей увидел, что стучится Степан Бараненко. Он был без шапки, и лицо глядело странно.
— Ах, кианти!.. Еще бы раз
попасть в Италию, попить бы кианти… Никогда уже этого
больше не будет.
Грусть его по ней, в сущности, очень скоро сгладилась; но когда грусть рассеялась на самом деле, ему все еще помнилось, что он занят этой грустью, а когда он заметил, что уже не имеет грусти, а только вспоминает о ней, он увидел себя в таких отношениях к Вере Павловне, что нашел, что
попал в большую беду.
Липина. Эка беда! Прочти историю знатных и даже великих людей, ты увидишь, что хуже тебя
попадают в большие барыни. Не ты будешь первая, не ты последняя.
— Вы много читаете, — сказала я ей и тотчас же подумала: если ты, матушка моя, возишься все с учеными и сочинителями, так зачем же ты обиваешь пороги у всех, только бы тебе
попасть в большой свет?
Вот уже четыре дня прошло с тех пор, как я случайно
попал в Большой театр на первое представление «Комарго» и среди пестрой толпы танцовщиц заметил одну нежненькую блондиночку в желтом платье, а блондиночка эта до сих пор не идет из моей головы да и только!
Неточные совпадения
Опасность предстояла серьезная, ибо для того, чтобы усмирять убогих людей, необходимо иметь гораздо
больший запас храбрости, нежели для того, чтобы
палить в людей, не имеющих изъянов.
Вронский любил его и зa его необычайную физическую силу, которую он
большею частью выказывал тем, что мог пить как бочка, не
спать и быть всё таким же, и за
большую нравственную силу, которую он выказывал
в отношениях к начальникам и товарищам, вызывая к себе страх и уважение, и
в игре, которую он вел на десятки тысяч и всегда, несмотря на выпитое вино, так тонко и твердо, что считался первым игроком
в Английском Клубе.
Скачки были несчастливы, и из семнадцати человек
попадало и разбилось
больше половины. К концу скачек все были
в волнении, которое еще более увеличилось тем, что Государь был недоволен.
— Вы ошибаетесь опять: я вовсе не гастроном: у меня прескверный желудок. Но музыка после обеда усыпляет, а
спать после обеда здорово: следовательно, я люблю музыку
в медицинском отношении. Вечером же она, напротив, слишком раздражает мои нервы: мне делается или слишком грустно, или слишком весело. То и другое утомительно, когда нет положительной причины грустить или радоваться, и притом грусть
в обществе смешна, а слишком
большая веселость неприлична…
Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина
спит», и слово «чу!» так, что
в самом деле виделось, как будто долина
спит; для
большего сходства он даже
в это время зажмуривал глаза.