Неточные совпадения
— Как ты не понимаешь? Ты думаешь, он так
на одном месте и остановится? Он будет идти
все дальше и дальше, — в
руки, в ноги, в голову. Порежешь
руку, и из нее потечет понос; начнешь сморкаться, — в носовом платке понос.
Красный и растерянный, я слушал, как
все хохотали. Особенно потешался Митя Ульянинский. Решили сейчас же нас обвенчать. Поставили
на террасе маленький столик, как будто аналой. Меня притащили насильно. Я отбивался, выворачивался, но меня поставили, — потного, задыхающегося и взъерошенного, — рядом с Машей. Маша, спокойно улыбаясь, протянула мне
руку. Ее как будто совсем не оскорбляло, а только забавляло то шутовство, которое над нами проделывали, и в глазах ее мелькнула тихая, ободряющая ласка.
Ух, как помню я свою красную от мороза, перепачканную чернилами
руку, — как она беспомощно торчала в воздухе, как дрогнула и сконфуженно опустилась. Катерина Сергеевна поговорила минутки две, попросила передать ее поклон папе и маме и,
все не вынимая
рук из муфты, кивнула мне
на прощанье головой.
Громкий, властный топот шагов.
Все ближе. Двери настежь. Вошел министр. Высокий, бритый, представительный, за ним — попечитель учебного округа Капнист, директор, инспектор, надзиратели. Министр молча оглядел нас. Мы,
руки по швам, выпучив глаза, глядели
на него.
Всегда умиляло и наполняло душу светлою радостью го, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Он невидимо стоит около меня, радуется
на мои хорошие поступки, блистающим крылом прикрывает от темных сил. Среди угодников были некоторые очень приятные. Николай-угодник, например, самый из
всех приятный. Ночью под шестое декабря он тайно приходил к нам и клал под подушку пакеты. Утром проснешься — и сейчас же
руку под подушку, и вытаскиваешь пакет. А в нем пастила, леденцы, яблоки, орехи грецкие, изюм.
В третьем часу ночи я возвращался домой, полный впечатлений от знакомства с директорской дочкой, похожей
на Машу Плещееву, от конфетных угощений и главное:
все учителя напились пьяные! Никогда я их в таком виде не видал. Томашевич размахивал
руками, хохотал и орал
на всю залу; Цветков танцевал кадриль и был так беспомощен в grand rond, что гимназист сзади держал его за талию и направлял, куда надо идти, а он, сосредоточенно нахохлившись, послушно шел, куда его направляли.
Я глубоко презирал
всю эту публику. Когда случалось вечером проходить по Киевской, я шел спешащим, широким шагом, сгорбившись и засунув
руку глубоко за борт шинели, с выражением лица в высшей степени научным, И, наверное,
все с почтением поглядывали
на меня и стыдились своей пошлой веселости. И, наверное, каждая барышня втайне думала...
Заглянул… Эх, ты, господи!
Все пропустил! Катя уже лежала в постели, покрывшись одеялом, и читала.
На ночном столике горела свеча. Я видел смуглые, нагие до плеч
руки, видел, как рубашка
на груди выпукло поднималась. Горячо стучало в висках, дыхание стало прерывистым… Не знаю, сколько времени прошло. Катя приподнялась, потянулась к свече, я
на миг увидел над кружевным вырезом рубашки две белые выпуклости с тенью между ними, — и темнота
все захлопнула.
— Что, брат, попало тебе вчера от меня? Поделом. Това-арищ называешься! Придрался к описке и высмеял перед
всеми. Нет, брат,
на мне обожжешься! Голыми
руками за меня не берись… А по существу дела я вчера гораздо больше был согласен с тобою, чем с собой.
Я замычал от боли, сунул ему в
руку все, что нашлось в кошельке, и
на ходу соскочил с конки.
Хоронили его в ясное мартовское утро. Снег блестел, вода капала с крыш. Какие у
всех на похоронах были славные лица! Я уж не раз замечал, как поразительно красиво становится самое ординарное лицо в минуту искренней, глубокой печали. Гроб
все время несли
на руках, были венки.
В середине зала стоял у стола ректор университета, профессор Александр Шмидт, секретарь вызывал поименно студентов, студент подходил, ректор пожимал ему
руку и вручал матрикул — пергаментный лист,
на котором золотыми буквами удостоверялось
на латинском языке, что такой-то студент Universitatis Caesareae Dorpatensis, data dextra, pollicitum (дав правую
руку, обязался) исполнять
все правила университетского устава.
И ко
всему, — он обрушился
на человека, у которого связаны
руки, который ему не может отвечать, — журнал закрыт уже полтора года назад.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу
на службе; ни один купец, ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что
весь свет готовы обворовать, поддевал
на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул
рукой)нечего и говорить про губернаторов…
Бобчинский (перебивая).Марья Антоновна, имею честь поздравить! Дай бог вам всякого богатства, червонцев и сынка-с этакого маленького, вон энтакого-с (показывает
рукою), чтоб можно было
на ладонку посадить, да-с!
Все будет мальчишка кричать: уа! уа! уа!
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается //
На колеснице огненной… //
Все терпит богатырь!
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? — // Сказал бурмистр с досадою. — // Не в их
руках мы, что ль?.. // Придет пора последняя: // Заедем
все в ухаб, // Не выедем никак, // В кромешный ад провалимся, // Так ждет и там крестьянина // Работа
на господ!»
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях — то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять
на свои
руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти
всем нам вслух.