Неточные совпадения
И до последних
дней он кипел, искал, бросался в работу, жадно интересовался наукою, жалел, что для нее так мало остается у него
времени.
Во
время летних прогулок — на копне сена или на обрыве над речкой Выконкой, в дождливые
дни — в просторной гостиной, на старинных жестких диванах красного дерева, — я им долгие часы рассказывал или читал, сначала сказки Гоголя и Кота-Мурлыки, «Тараса Бульбу», исторические рассказы Чистякова, потом, позже, — Тургенева, Толстого, «Мертвые души», Виктора Гюго.
А в то
время, когда мы жили с папой вместе, случилось однажды вот что. Было вербное воскресение. С завтрашнего
дня начиналось говение, нужно было утром встань к заутрене в пять часов. Но пусть рассказывает мой тогдашний дневник.
На следующий
день Вирхов и другие иностранные гости, осматривая клиники и лаборатории академии, все
время напевали себе под нос...
В настоящее
время личность ее терпит великое унижение именно потому, что и она сама и все, кто ею пользуется, смотрят на ее
дело, как на что-то позорное.
Самым любимым нашим публицистом в то
время был Михайловский. Чувствовалось, — путей не было и у него. Но он дорог был революционной части молодежи за ярую борьбу с толстовством и с проповедью „малых
дел“, за упорные призывы не забывать широких общественных задач.
Усиленно рассказывали, что у Рельмана всегда можно было себе обеспечить высшую отметку на экзамене: накануне экзамена студент приходил к нему на домашний прием, жаловался, что во
время подготовки к его экзамену испортил себе глаза, вручал на прощание пятьдесят — сто рублей — и на следующий
день выдерживал экзамен с наилучшей отметкой.
Пришлось сильно ограничить
время занятий: я стал заниматься только
днем, и то с перерывами, чтобы дать отдых глазам, — в общей сложности всего по семь-восемь часов; рано ложился, много спал.
26 мая 1899 года исполнилось его лет со
дня рождения Пушкина. Официальные учреждения и приверженная правительству печать, с «Новым
временем» во главе, собрались торжественно праздновать этот юбилей. Разумеется, ни у кого из любящих литературу не было охоты соединиться в праздновании памяти Пушкина с духовными потомками Бенкендорфа и Булгарина.
В больном свете нарождающегося непогодного
дня пароход бежал по Невке, холодные черные волны бились о борта, ветер залеплял лица и одежду мокрым снегом. Все понуро стояли, усталые и продрогшие. И только Николай Федорович все
время острил, посмеивался и пел...
Он сел писать все сызнова. Написал. Была поздняя ночь. Александра Михайловна была в то
время беременна. Усталая за
день, она заснула на кушетке в соседней с кабинетом комнате, взяв слово с Леонида Николаевича, что он ее разбудит. Он разбудил, прочел. Она заплакала и сказала...
Это была смертельная послеродовая болезнь Александры Михайловны. Через несколько
дней она умерла. Леонид Николаевич горько винил в ее смерти берлинских врачей. Врачей в таких случаях всегда винят, но, судя по его рассказу, отношение врачей действительно было возмутительное. Новорожденного мальчика Данилу взяла к себе в Москву мать Александры Михайловны, а Леонид Николаевич со старшим мальчиком Димкою и своего матерью Настасьей Николаевной поселился на Капри, где в то
время жил Горький.
Однако — странное
дело! Проходило
время, вновь и вновь перечитывал я произведения Толстого, вновь и вновь припоминался он мне таким, каким я его видел, — и совсем по-иному, не по-прежнему, начинал я воспринимать его творчество; какое-нибудь мелкое, как будто совсем незначащее личное впечатление вдруг ярким и неожиданным светом освещало целую сторону его творчества.
Я нес работу бесплатно, Клестову, несшему на себе всю тяжесть организационной работы и отдававшему на
дело все свое
время, мы могли дать только сто рублей в месяц.
Решили назвать наше предприятие «Книгоиздательство писателей в Москве», но в то
время было очень трудно добиться у власти разрешения на какое-нибудь кооперативное предприятие, и на хлопоты по такому
делу уходили годы.
Приступая к
делу, мы с Клестовым не скрывали от себя тех трудностей, которые нам предстоят в связи с составом Нашего товарищества. Большинство московских писателей, его составлявших, были типические москвичи того
времени — «милые человеки», не считающие возможным обижать других милых человеков, очень ко всему «терпимые», враги всяких «крайностей», розово-либеральные, впрочем, считавшие себя носителями всякого рода «славных традиций».
Самое трудное в ведении
дел издательства была необходимость непрерывной борьбы с той обывательщиной, которую все
время старалось проводить общество «Среда» с возглавлявшими ее братьями Буниными. Мне, кажется, уже приходилось писать о московских «милых человеках», очень друг к другу терпимых, целующихся при встречах, очень быстро переходящих друг к другу на ты. Помню, как коробило это беллетриста д-ра С. Я. Елпатьевского...
В Риме, устроив с Кириловым мастерскую, он
делил время между музеями, дворцами, руинами, едва чувствуя красоту природы, запирался, работал, потом терялся в новой толпе, казавшейся ему какой-то громадной, яркой, подвижной картиной, отражавшей в себе тысячелетия — во всем блеске величия и в поразительной наготе всей мерзости — отжившего и живущего человечества.
Рожденной от человека, который не мог дать ему воспитания, дабы посредством оного понятие его изострилося и украсилося полезными и приятными знаниями; определенный по состоянию своему препровождать дни свои между людей, коих окружность мысленная области не далее их ремесла простирается; сужденный
делить время свое между рыбным промыслом и старанием получить мзду своего труда, — разум молодого Ломоносова не мог бы достигнуть той обширности, которую он приобрел, трудясь в испытании природы, ни глас его — той сладости, которую он имел от обхождения чистых мусс.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же
время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это
время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Глядеть весь город съехался, // Как в
день базарный, пятницу, // Через неделю
времени // Ермил на той же площади // Рассчитывал народ.
Да черт его со
временем // Нанес-таки на барина: // Везет Агап бревно // (Вишь, мало ночи глупому, // Так воровать отправился // Лес — среди бела
дня!),
Дела-то все недавние, // Я был в то
время старостой, // Случился тут — так слышал сам, // Как он честил помещиков, // До слова помню всё: // «Корят жидов, что предали // Христа… а вы что сделали?
Они тем легче могли успеть в своем намерении, что в это
время своеволие глуповцев дошло до размеров неслыханных. Мало того что они в один
день сбросили с раската и утопили в реке целые десятки излюбленных граждан, но на заставе самовольно остановили ехавшего из губернии, по казенной подорожной, чиновника.