Неточные совпадения
Глаза у него были умные и серьезные,
тою интеллигентною серьезностью, при которой странно звучало: «кажный» и «в летошнем году». Катя из глубины
души сказала...
У Кати был свой особенный бессознательный подход к людям. Она сама по-детски говорила всегда
то, что думает и чувствует, и к
душе другого человека подходила сразу, вплотную, без всяких условностей. Это удивляло — и часто налаживало на откровенность. Ханов незаметно разговорился по
душе и стал рассказывать о себе.
Вечером Катя одиноко сидела на скамеечке у пляжа и горящими глазами смотрела в вольную даль моря. Крепкий лед, оковывавший ее
душу, давал странные, пугавшие ее трещины. Она вспомнила, как ее охватило страстное желание остаться там, где люди, среди бодрящей прохлады утра, собирались бороться и умирать. И она спрашивала себя: если бы она верила в их дело, отступилась ли бы она от него из-за
тех злодейств, какие сегодня видела?
Катя пошла в свою каморку за кухнею, села к открытому окну. Теплый ветерок слабо шевелил ее волосы. В саду, как невинные невесты, цвели белым своим цветом абрикосы. Чтобы отвлечься от
того, что было в
душе, Катя стала брать одну книгу за другою. Но, как с человеком, у которого нарывает палец, все время случается так, что он ушибается о предметы как раз этим пальцем, так было теперь и с Катей.
Потом выступил Афанасий Ханов. Он говорил путанно, сбиваясь, но прекрасные черные глаза горели одушевлением, и Катя прочла в них блеск
той же освобождающей радости, которая пылала в ее
душе.
— Ну, как же, — неужели у вас на
душе совершенно спокойно? Вот, жили здесь люди, их выбросили на улицу, даже вещей своих не позволили взять, — и вселили вас. И вы живете в чужих квартирах, пользуетесь чужими вещами, гуляете вот по чужому саду, как по своему, и даже не спросите себя: куда же
тем было деться?
— Да, правда! И вот мне за это казнь. Вы знаете… Мне все-таки с
тех пор ни разу не дали свидания с ним, и все время высылают с разными поручениями из Харькова. И я боюсь даже подумать…
Душу мою они сделали грязной тряпкой, а его — все-таки расстреляли!.. О, если это зерно, я им тогда покажу!
— Дурак ты, Леонидка! — отозвалась Катя, — так чуждо совался его призыв в
тот радостно-огненный вихрь, в котором крутилась ее
душа.
Катя редко теперь видела его таким, — когда он бросал свой развязный, задирающе-пренебрежительный тон и становился простым, искренним. Горячо задрожало в
душе родное, тянущееся к нему чувство, как в
те времена, когда он неожиданно являлся к ним из подполья, — исхудалый, нервный, — и гимназисточка-подросток жадно слушала его рассказы и толкование жизни.
— Таких мы жалеем. А монополии хлебной никак нельзя отменить. Сейчас спекулянтство пойдет. Вы поймите: революция! Неужели не ясно? Как в осажденной крепости! — Желтов начинал сердиться. — Вы
тех вините, кто антанту призвал, Деникиных и Колчаков вините, да! Рябушинских. Они хотят костлявой рукой голода
задушить революцию, а социал-предатели им подпевают и мужиков против нас восстанавливают… А кто им землю отдал? Ну-ка, товарищ, скажи, — землю вам Деникин отдал или нет?
— Так вот, в Евангелии есть: «кто хочет
душу свою спасти,
тот погубит ее». Пришло такое время, что нельзя думать о чистоте своей
души, об ее спокойствии. С этим — как бы все было легко! Вы только подумайте: ну, что лишения, смерть? Какие пустяки! Правда, как все это было бы легко? Разве вас сейчас смерть мучает, которая вас ждет? Я вижу: вас мучает, что перед вами смерть, а позади — кровь и грязь, грязь, в которой вы все время купались.
Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от
души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты,
душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Колода есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так
та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за
то тебе вечно маяться!
Довольно демон ярости // Летал с мечом карающим // Над русскою землей. // Довольно рабство тяжкое // Одни пути лукавые // Открытыми, влекущими // Держало на Руси! // Над Русью оживающей // Святая песня слышится, //
То ангел милосердия, // Незримо пролетающий // Над нею,
души сильные // Зовет на честный путь.