Ручной чижик, серенький с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа,
билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко.
Варвара Михайловна. Зачем взвешивать… рассчитывать!.. Как мы все боимся жить! Что это значит, скажите, что это значит? Как мы все жалеем себя! Я не знаю, что говорю… Может быть, это дурно и нужно не так говорить… Но я… я не понимаю!.. Я бьюсь, как большая, глупая муха
бьется о стекло… желая свободы… Мне больно за вас… Я хотела бы хоть немножко радости вам… И мне жалко брата! Вы могли бы сделать ему много доброго! У него не было матери… Он так много видел горя, унижений… вы были бы матерью ему…
Размеренно лопалась в груди землемера тонкая перепонка, жалобно
билась о стекло муха, и часто, часто, как маленькие паровозики, дышали детские грудки.
Он помнил, как у отца в деревне, бывало, со двора в дом нечаянно влетала птица и начинала неистово
биться о стекла и опрокидывать вещи, так и эта женщина, из совершенно чуждой ему среды, влетела в его жизнь и произвела в ней настоящий разгром.
Неточные совпадения
Отец был человек глубоко религиозный, но совершенно не суеверный, и его трезвые, иногда юмористические объяснения страшных рассказов в значительной степени рассеивали наши кошмары и страхи. Но на этот раз во время рассказа
о сыне и жуке каждое слово Скальского, проникнутое глубоким убеждением, падало в мое сознание. И мне казалось, что кто-то
бьется и стучит за
стеклом нашего окна…
Но когда она воротилась, он уже заснул. Она постояла над ним минуту, ковш в ее руке дрожал, и лед тихо
бился о жесть. Поставив ковш на стол, она молча опустилась на колени перед образами. В
стекла окон
бились звуки пьяной жизни. Во тьме и сырости осеннего вечера визжала гармоника, кто-то громко пел, кто-то ругался гнилыми словами, тревожно звучали раздраженные, усталые голоса женщин…
Он посмотрел в окно — за
стёклами трепетало и
билось во тьме что-то бесформенное, испуганное; плакало, взвизгивая, хлесталось в
стёкла, шаркалось
о стены, прыгало по крыше.
Дальше — изрезанное глубокими оврагами, покрытое зеленым дерном бесплодное поле, а там, влево, на краю оврага, печально темная купа деревьев — под ними еврейское кладбище. Золотистые лютики качаются в поле, —
о грязное
стекло окна нелепо
бьется тяжелая, черная муха, — я вспоминаю тихие слова хозяина:
Минутное молчание воцарилось на террасе. Слышно было, как
билась оса
о стекло и жужжала назойливо, ища и не находя себе выхода на волю.