Неточные совпадения
В душе человеческой появляется
сознание неабсолютности и внебожественности, а следовательно, относительности и греховности своего бытия, но одновременно зарождается и стремление освободиться от «мира», преодолеть его в Боге; другими словами, вместе с религиозным самосознанием в
человеке родится и чувство зла, вины, греха, отторженности от Бога, а равно и потребность спасения и искупления.
Эту основную полярность религиозного
сознания, напряженную противоположность трансцендентного и имманентного, можно выражать в разных терминах: «Бог и мир», «Бог и природа», «Бог и
человек», «Бог и я» и под<обное>.
Отчасти это объясняется и тем, что среди
людей, живущих религиозно, мало найдется вкуса и интереса к такому анализу; у
людей же нерелигиозных нет для него достаточного понимания да и тоже мало интереса.], т. е. непрестанное устремление к трансцендентному Божеству имманентным
сознанием.
Веления совести, которые
человек считает для себя законом, получают и религиозную санкцию, и это тем острее, чем глубже религиозное
сознание: они облекаются в форму религиозных заповедей, нарушение которых ощущается как грех (а это есть уже религиозно-нравственная категория).
Трансцендентный Бог, многочастно и многообразно открывающийся
человеку, заменяется здесь нравственным законом, соответствующим определенному состоянию греховного человеческого
сознания.
Напротив,
сознание, что в
человека входит нечеловеческая сила и в нем совершаются превышающие его собственную меру события, одно только и создает жизненную убедительность мифа.
Человеческий разум,
сознание своей сущности есть разум вообще, божественное в
человеке, а дух, насколько он есть дух Бога, не есть дух над звездами, за пределами мира, но Бог присутствует вездесущно и как дух во всех духах.
Чем более
человек заставляет в разумном мышлении действовать за себя самое дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему
сознанию, его разум не ищет своего в смысле особного, и тем менее может он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и есть самое дело, дух, божественный дух» (17) [Ср. там же.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для
человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом
сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и
сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского
сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Ведь философствует-то
человек в онтологической его полноте, а не фантастический «трансцендентальный субъект», который есть только регулятивная идея, разрез
сознания, методологическая фикция, хотя, может быть, и плодотворная.
Истины религии, открывающиеся и укореняющиеся в детски верующем
сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем
человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосознании, перерождая и оплодотворяя его [Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских вопросов, так определяет взаимоотношение между общей философией и религиозной философией: «Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов религиозного
сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки религиозного
сознания из отношения, заложенного в религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции.
Объект религии, Бог, есть нечто, с одной стороны, совершенно трансцендентное, иноприродное, внешнее миру и
человеку, но, с другой, он открывается религиозному
сознанию, его касается, внутрь его входит, становится его имманентным содержанием.
Бог в трансцендентности своей бесконечно удален от
человека, уходит от него в запредельную тайну, оставляя в религиозном
сознании одно НЕ, одно СВЕРХ, одну пустоту.
Погружайся глубже в твое неведение и твое нехотение знать, держись с
сознанием полной нищеты (ganz arm) твоего скрытого, непознаваемого Бога и не думай, что ты
человек, который каким-нибудь образом познает великого, неведомого, скрытого Бога…
Эти-то платоновские идеи-качества ведомы и мифологическому
сознанию народа и отразились в его сагах, сказках, фольклоре: отсюда происходят чары, заклинания, наговоры, отсюда тотемы [Тотем — класс (а не особь) объектов или явлений природы, которому первобытная социальная группа
людей, род, племя, иногда отдельный
человек оказывают специальное поклонение, с которым считают себя родственно связанными и по имени которого себя называют.
И эту антиномичность находит
человек в глубине своего
сознания, как выражение подлинного своего существа.
— Далее, как бы подготовляя
человека к творению жены, Бог приводит к нему всю тварь, чтобы зрелищем всеобщей двуполости вызвать в нем
сознание своего одиночества в мире.
Человек в этом акте самопознания ощутил и собственную свою неполноту и незавершенность: в нем явилось
сознание одиночества, жажда подруги.
«И навел Господь Бог на
человека крепкий сон», экстаз — εκστασιν, по переводу LXX [Так называемая «Септуагинта» — перевод Ветхого Завета на греч. язык, выполненный в Александрии во II в. до н. э. «70‑ю толковниками» (лат. septuaginta — семьдесят, LXX; отсюда название этого перевода).] (Быт. 2:21), и во время этого таинственного, самим Богом наведенного сна, помимо его ведома и
сознания, органическим выделением его же женской сущности была создана Богом жена.
На Страшном суде
человек, поставленный лицом к лицу с Христом и в Нем познавший истинный закон своей жизни, сам сделает в свете этого
сознания оценку своей свободе в соответствии тому «подобию», которое создано творчеством его жизни, и сам различит в нем призрачное, субъективное, «психологическое» от подлинного, реального, онтологического.
Неточные совпадения
Левин часто замечал при спорах между самыми умными
людьми, что после огромных усилий, огромного количества логических тонкостей и слов спорящие приходили наконец к
сознанию того, что то, что они долго бились доказать друг другу, давным давно, с начала спора, было известно им, но что они любят разное и потому не хотят назвать того, что они любят, чтобы не быть оспоренными.
Смутное
сознание той ясности, в которую были приведены его дела, смутное воспоминание о дружбе и лести Серпуховского, считавшего его нужным
человеком, и, главное, ожидание свидания — всё соединялось в общее впечатление радостного чувства жизни. Чувство это было так сильно, что он невольно улыбался. Он спустил ноги, заложил одну на колено другой и, взяв ее в руку, ощупал упругую икру ноги, зашибленной вчера при падении, и, откинувшись назад, вздохнул несколько раз всею грудью.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к
людям, основанной в нем на
сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем
людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное — в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.
Отчаяние его еще усиливалось
сознанием, что он был совершенно одинок со своим горем. Не только в Петербурге у него не было ни одного
человека, кому бы он мог высказать всё, что испытывал, кто бы пожалел его не как высшего чиновника, не как члена общества, но просто как страдающего
человека; но и нигде у него не было такого
человека.
— С его сиятельством работать хорошо, — сказал с улыбкой архитектор (он был с
сознанием своего достоинства, почтительный и спокойный
человек). — Не то что иметь дело с губернскими властями. Где бы стопу бумаги исписали, я графу доложу, потолкуем, и в трех словах.