Неточные совпадения
При ответе на этот
вопрос в тех многочисленных определениях религии, которые делаются в религиозно-философской литературе, в большинстве случаев делается попытка установить те или иные черты (или задачи) истинной религиозности, иначе говоря, высказывается нормативное суждение о том, чем должна или может быть религия в наиболее совершенной форме.
Таковы предубеждения против религиозной философии, благодаря которым и самый
вопрос о возможности религиозной философии, или, что то же,
философской догматики, чаще всего разрешается отрицательно (по этому случаю иронически припоминается формула схоластики: philosophia est ancilla theologiae [Философия — служанка богословия (лат.) — высказывание итальянского историка XVI в.
Последняя измышлена в наши дни людьми, которые хотя и «занимаются философией», изощряясь в
философской технике, оттачивая формальное орудие мысли, но сами чужды
философской тревоги или
философского эроса и потому заменяет основные
вопросы философского миросозерцания («метафизики»)
философской методологией и гносеологией.
Догмат веры потому не оказывает давления на свободу
философского исследования, что его религиозная значимость лежит в иной плоскости и не ставится под
вопрос философским сомнением.
Истины религии, открывающиеся и укореняющиеся в детски верующем сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосознании, перерождая и оплодотворяя его [Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских
вопросов, так определяет взаимоотношение между общей философией и религиозной философией: «Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов религиозного сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки религиозного сознания из отношения, заложенного в религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции.
Не подвергая
вопроса философскому углублению и рассматривая его преимущественно со стороны религиозно-практической, они считают как бы саму собою разумеющеюся идею отрицательного богословия.
Особой оригинальности или
философской ясности суждения автора «Изложения православной веры» не имеют, сравнительно с учениями св. Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, однако высокий вероучительный авторитет этого произведения заставляет с особенным вниманием относиться к его идеям, в частности и по
вопросу об «апофатическом» богословии. Приведенные суждения даже текстуально близки к соответственным местам из сочинений Ареопагита, святых Максима, Василия Великого и др.
Тот же
вопрос о творении — о теогоническом и теофаническом его смысле — подвергает глубокому
философскому исследованию Шеллинг в последней своей системе (в «Философии мифологии» и «Философии откровения»).
Этот центральный
вопрос онтологии платонизма, вставший в средневековом споре номиналистов и реалистов, приобретает теперь снова, если не по форме, то по существу, животрепещущий
философский интерес.
Платон в «Тимее» ответил на этот
вопрос религиозным мифом о сотворении мира Демиургом и тем самым молчаливо констатировал невозможность чисто
философского ответа.
Плотин пытался ответить на этот же
вопрос тоже не спекулятивным, но религиозно-мистическим учением о εν и эманации его лучей в материю: как бы ни относиться к религиозной ценности такого построения, но
философской убедительности и оно не имеет (хотя оно нередко и принималось за
философское).
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или
философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Они говорили и о
философских вопросах и даже о том, почему светил свет в первый день, когда солнце, луна и звезды устроены были лишь на четвертый день, и как это понимать следует; но Иван Федорович скоро убедился, что дело вовсе не в солнце, луне и звездах, что солнце, луна и звезды предмет хотя и любопытный, но для Смердякова совершенно третьестепенный, и что ему надо чего-то совсем другого.
Володя и Дубков как будто боялись всего, что было похоже на серьезные рассуждения и чувствительность; Нехлюдов, напротив, был энтузиаст в высшей степени и часто, несмотря на насмешки, пускался в рассуждения о
философских вопросах и о чувствах.
Неточные совпадения
Левин чувствовал, что неприлично было бы вступать в
философские прения со священником, и потому сказал в ответ только то, что прямо относилось к
вопросу.
И потому для уяснения этого
вопроса он взял не Вольтера, Шопенгауера, Спенсера, Конта, а
философские книги Гегеля и религиозные сочинения Vіnеt, Хомякова и, естественно, нашел в них то самое, что ему было нужно: подобие успокоения и оправдания того религиозного учения, в котором он был воспитан и которое разум его давно уже не допускал, но без которого вся жизнь переполнялась неприятностями, а при признании которого все эти неприятности сразу устранялись.
В них с новой остротой ставится
вопрос о человеке и требование новой религиозной и
философской антропологии.
Вопрос о реальности очень сложный
вопрос, и он кажется простым лишь для сознания не
философского.
Меня всегда мучили не столько богословские, догматические, церковные
вопросы или школьно-философские
вопросы, сколько
вопросы о смысле жизни, о свободе, о назначении человека, о вечности, о страдании, о зле.