Неточные совпадения
Очевидно, на поле кантовского опыта мы не встретим Бога, ибо «для науки Бог
есть совершенно ненужная
гипотеза» (Лаплас), а так наз. доказательства бытия Божия сводятся лишь к более или менее удачному постулированию Бога или же к раскрытию с разных сторон философского понятия о Боге.
Это признание для теоретического разума может
быть названо
гипотезой, а по отношению к пониманию объекта, данного нам путем морального закона (высшего блага), значит по отношению к потребности в практическом направлении, верой и притом верой чистого разума, ибо только чистый разум (как в его теоретическом, так и в практическом применении)
есть тот источник, откуда оно возникает» (Кант. Критика практического разума, пер.
В действительности Канту, после того как Бог
был найден, все равно каким путем и каким «разумом», нужно
было бы зачеркнуть всю свою «Критику чистого разума», как построенную вне
гипотезы Бога и даже при ее исключении, и написать заново свою философскую систему.
Наибольшее философское и религиозное значение имеет, однако, не эта
гипотеза метафизической катастрофы, но другая форма динамического пантеизма, согласно которой мир
есть эманация абсолютного, он происходит как излияние от преизбыточной его полноты, подобно тому как вода изливается из переполненного сосуда или солнечный свет и тепло исходят из солнца.
Жизнь народов не вмещается в жизнь нескольких людей; ибо связь между этими несколькими людьми и народами не найдена. Теория о том, что связь эта основана на перенесении совокупности воль на исторические лица,
есть гипотеза, не подтверждаемая опытом истории.
Неточные совпадения
Варавка
был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое
гипотеза? — он тотчас ответил:
«Воспитанная литераторами, публицистами, «критически мыслящая личность» уже сыграла свою роль, перезрела, отжила. Ее мысль все окисляет, покрывая однообразной ржавчиной критицизма. Из фактов совершенно конкретных она делает не прямые выводы, а утопические, как, например,
гипотеза социальной, то
есть — в сущности, социалистической революции в России, стране полудиких людей, каковы, например, эти «взыскующие града». Но, назвав людей полудикими, он упрекнул себя:
Где Вера не
была приготовлена, там она слушала молча и следила зорко — верует ли сам апостол в свою доктрину,
есть ли у него самого незыблемая точка опоры, опыт, или он только увлечен остроумной или блестящей
гипотезой. Он манил вперед образом какого-то громадного будущего, громадной свободы, снятием всех покрывал с Изиды — и это будущее видел чуть не завтра, звал ее вкусить хоть часть этой жизни, сбросить с себя старое и поверить если не ему, то опыту. «И
будем как боги!» — прибавлял он насмешливо.
Каких трудов стоила им всякая этнографическая
гипотеза, всякое филологическое соображение, которое надо
было основывать на скудных, почти нечеловеческих звуках языков здешних народов!
В религиозном отношении он
был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной жизни. Бог
был для него, как и для Араго,
гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не
было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него
был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6 дней.