Неточные совпадения
Грандиозность происходящего не вмешается в непосредственное сознание участников, а катастрофическому чувству
жизни упрямо (и по-своему даже правомерно) противится обыденное, «дневное» сознание с его привязанностью к «месту» [«Любовь к месту» (amor loci) как синоним мещанства С. Н. Булгаков подробно анализирует и критикует в брошюре «Война и русское самосознание» (М., 1915).].
Это знает
по собственному опыту каждый, живущий религиозной
жизнью, и это же свидетельствуется в религиозной письменности [В Послании к Евреям начальником и совершителем веры называется сам Христос.
Религиозная
жизнь,
по IIIлейермахеру, является третьей стороной
жизни, существующей рядом с двумя другими, познанием и действованием, и выражает собой область чувства, ибо «такова самобытная область, которую я хочу отвести религии, и притом всецело ей одной… ваше чувство… вот ваша религиозность… это не ваши познания или предметы вашего познания, а также не ваши дела и поступки или различные области вашего действования, а только ваши чувства…
С Г. И. Чулковым С. Н. Булгаков полемизировал
по поводу его статьи «Поэзия Владимира Соловьева» (Вопросы
жизни. 1905.
Христианину надлежит верить, что в языческом мире хотя и живо ощущалась потребность в таинстве, ибо она не устранима из религии
по самому ее существу, и хотя она утолялась по-своему [Об этом см. ниже в отделе III.], но не было таинств истинных, «питающих в
жизнь вечную», которые могли явиться лишь в христианстве, после воплощения Бога-Слова, давшего Свою Плоть и Кровь в живот вечный.
Их положительное значение, которым искупается многовековая, приостанавливающаяся лишь в эпохи упадка религиозной
жизни догматическая борьба, состоит в том, что догматы представляют собой как бы вехи, поставленные
по пути правильно идущей религиозной
жизни; нормального ее роста.
По словам Порфирия, биографа Плотина, в течение их совместной
жизни, продолжавшейся 6 лет, Плотин пережил такое состояние 4 раза, причем всякий раз оно достигалось без всякого напряжения сил, «неописуемым актом».
Перевод этот (в шести частях),
по компетентным отзывам образцовый, есть плод труда целой научной
жизни и представляет поистине драгоценный вклад в европейскую литературу.
Также, раз Он есть все, и все во всем, Он не может иметь имени, Он, который есть субстанция, сущность и
жизнь для всех видимых и невидимых вещей; да и всех вещей, которые можно назвать и
по знать, — их вещь и сущность.
В вечной природе существуют две области и заключена возможность двух
жизней: «огонь или дух», обнаруживающийся как «молния огня» на четвертой ступени, силою свободы (опять и свобода у Беме мыслится вне отношения к личности, имперсонали-стически, как одна из сил природы) определяет себя к божественному единству или кротости, и благодаря этому первые 4 стихии становятся или основой для царства радости, или же, устремляясь к множественности и самости, делаются жертвой адского начала, причем каждое начало по-своему индивидуализирует бытие.
«После этой
жизни нет возрождения: ибо четыре элемента с внешним началом удалены, а в них стояла с своим деланием и творением родительница; после этого времени она не имеет ожидать ничего иного, кроме как того, что, когда
по окончании этого мира начало это пойдет в эфир, сущность, как было от века, станет снова свободной, она снова получит тело из собственной матери ее качества, ибо тогда пред ней явятся в ее матери все ее дела.
По идее же творения устрояется и получает
жизнь именно небытие, «ничто», из которого создан мир.
Но,
по мере того как тиски эти разжимаются, делаются нечувствительны, ничто становится бессильной потенциальностью, скрытой основой бытия, все победнее звучит небесная музыка «
жизни вечной», составляющей предмет христианских упований и обетовании и опытно ведомой святым.
Подобным образом, говорят, можно увидеть и всю
жизнь, протяженную во времени, как слитный, вневременной, единый акт, или синтез времени [Этим дается ответ на одно из возражений Аристотеля Платону, когда он указывает, что неизбежно признать идею «вечного Сократа», т. е. идею индивидуального, между тем как она
по существу есть общее.
При воплощении душа «теряет крылья и попадает в оковы тела», «погребается и остается в темнице», «души
по необходимости становятся амфибиями, невольно ведя
жизнь в тамошней и здешней области» (Enn. IV, lib. VIII, cap. IV).
Следует ведь сказать, что
жизнь в теле сама
по себе есть зло, но через добродетель доставляется благо душой, не утверждающейся в сложности своей, но уже разделяющей эту связь» (Enn. I, lib. VII, cap. III).
И
по христианской вере внутритроичная
жизнь Божества, Бог в себе, представляет абсолютную, недоведомую тайну для всякой твари.
Слово Свое: «се раба Господня, да будет мне
по слову Твоему», Она осуществила всею Своею
жизнью и Своим соучастием в подвиге послушания Сына Своего, молитвенно восхотевшего: «не якоже Аз хощу, но якоже Ты» [Мф. 26:39.].
Напротив, напряженность одного мужского начала в
жизни духа приводит к мятежу против Бога, имеющему первообраз в восстании Денницы, который отрекся от женственной стихии духа, захотел все иметь от себя, по-мужски, и сделался — дьяволом.
Образ Божий дан человеку, он вложен в него как неустранимая основа его бытия, подобие же есть то, что осуществляется человеком на основе этого образа, как задача его
жизни [Различие между образом и подобием Божьим было сделано уже Оригеном: «Моисей, когда рассказывает о первом сотворении человека, говорит: и рече Бог: сотворим человека
по образу нашему и
по подобию.
Он постиг, что именно в Еве, соблазнившей его и навлекшей смерть, по-прежнему таится
Жизнь, и скрываются «ложесна пространнее небес», которые вместят Победителя смерти.
Ибо хотя «князь мира сего» посрамлен, и власть его надломлена, но он еще владеет миром; «ветхий Адам» в недрах своего существа уже замещен «новым», но он еще живет в нас; смерть, «последний враг», уже побеждена светом Христова Воскресения, но она по-прежнему еще косит жатву
жизни; тварь все еще стенает, ожидая своего избавления, и весь мир томится и страждет от смешения и противоборства добра и зла.
Порча и растление, при отсутствии смерти, с течением времени овладели бы человеческой
жизнью настолько, что никакая праведность не могла бы оградиться от его влияния: греховному человечеству, наделенному даром бессмертия, угрожало превращение в дьяволов или,
по крайней мере, приближение к тому совершенству во зле, которое присуще лишь отцу лжи и его клевретам.
Но Мария, хотя и «сердце Церкви», еще не есть сама Церковь, которая в самобытном своем существе таинственно и прикровенно изображается в Песни Песней [Мистическое понимание Песни Песней,
по которому в ней изображается
жизнь Церкви, стало обычным у христианских писателей.
Философия истории
по существу своему может и должна быть философией трагедии, и сама она становится трагедией для такой философии, которая не желает или не умеет принять неустранимость антиномии в
жизни и мысли.
Оно стремится стать не только одной из сторон
жизни, но единственной или,
по крайней мере, определяющей, не признавая над собой никакого внехозяйственного или сверххозяйственного суда.
«Экономический материализм»,
по Булгакову, — разновидность «социального бентамизма» (там же).]), для которого хозяйство есть чистый коммерциализм, а хозяйственный инстинкт, или эгоизм, полагается в основу
жизни.
Внимательное изготовление и торжественное погребение мумии, которая и в могиле оживляема двойником умершего — ка, со всем сложным литургическим ритуалом и целым арсеналом магических заклинаний (
по Книге Мертвых), — все это получает свой смысл как приготовление тела к воскрешению и загробной
жизни.
По мифу Озириса, он был растерзан на куски, но тело его было собрано Изидою, а восстановлено и оживлено Гором, явившимся, таким образом, воскресителем своего отца; также и всякий сын в обряде «отверстия уст», совершаемом над мумией, возвращает
жизнь покойнику — Озирису.
Вся
жизнь этого подвижника, отданная вынашиванию одной идеи, «проекта» воскрешения, сама
по себе есть симптом, притом величайшей духовной важности, и надо уметь его осмыслить.
Однако по-прежнему остается не заглушима тоска изгнания, которая затихнет лишь вместе с
жизнью...
Это реалиорное искусство вовсе не отвергает художественного канона, эстетики форм, напротив, насколько оно остается искусством, оно умеет по-своему осмыслить канон, вдохнуть в него новую
жизнь.
И это человечество-семья, пребывая в любви Небесного Отца, не знало бы цепей государственности, а также и железа власти, по-своему формующего
жизнь.
«Положительное (или позитивное) право» — право, действующее в данной стране в данный момент и изменяющееся
по воле законодателя в связи с переменами в
жизни общества.].
Для христианства же положительным мотивом общественности является милосердие, жалость, сострадание, вообще благотворительность,
по существу имеющая, однако, только паллиативный характер, а потому и христианская политика (или, если угодно, «христианский социализм» [Об отношении Булгакова к «христианскому социализму» см.: Акулинин В. Н. С. Н. Булгаков: вехи
жизни и творчества
Булгаков С. Н. Христианский социализм.
Но эта благая цель достигается здесь очень плохими средствами, а за разрешение тайны принимается плоский рационализм, всю трудность уничтожающий простым удлинением времени
жизни благодаря неоднократным ее повторениям
по закону кармы.