Неточные совпадения
Мнимая мораль без религии, может быть, помогает вести добропорядочный образ жизни, поступать правильно, уклоняться от зла, но только из страха перед наказанием в чувственном
мире, а совсем не из
любви к добру, и существует из самой себя (нем.).
Откровение
любви говорило об ином
мире, мною утраченном [Имеется в виду Елена Ивановна Токмакова, ставшая 14 января 1898 г. женой С. Н. Булгакова.
Итак, в религиозном переживании дано — и в этом есть самое его существо — непосредственное касание
мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного человека; человек в себе и чрез себя обретает новый
мир, пред которым трепещет от страха, радости,
любви, стыда, покаяния.
Их грех и вина против кафоличности совсем не в этом, а в том, что они исказили самую идею кафоличности, связав ее с внешним авторитетом, как бы церковным оракулом: соборность, механически понятую как внешняя коллективность, они подменили монархическим представительством этой коллективности — папой, а затем отъединились от остального христианского
мира в эту ограду авторитета и тем изменили кафоличности, целокупящей истине, церковной
любви.
Творение
мира Богом, самораздвоение Абсолютного, есть жертва Абсолютного ради относительного, которое становится для него «другим» (θάτερον), творческая жертва
любви.
Вольная жертва самоотверженной
любви, Голгофа Абсолютного, есть основа творения, ибо «так возлюбил Бог
мир, что отдал Сына Своего Единородного», и послал Его «не судить
мир, но чтобы
мир спасен был чрез Него» (Ио. 3: 16-7).
Мир создан крестом, во имя
любви подъятым на себя Богом.
Творение есть поэтому и акт безмерного смирения Абсолютного, которое совлекается актуальности своей: любовь-смирение, эта предельная и универсальная добродетель христианства, есть и онтологическая основа творения. Давая в себе место
миру с его относительностью, Абсолютное в
любви своей смиряется пред тварью, — воистину неисследимы глубины божественной любви-смирения!
Бог создал
мир из самого себя, из своего существа, — отвечает Я. Беме [«Бог сделал все вещи из Ничто, и то же самое Ничто есть Он Сам, как в себе живущее наслаждение
любви» (IV, 309, § 8).
Таким образом, возможность зла и греха, как актуализации ничто, была заранее дана в мироздании: благость и
любовь, проявившиеся в творении
мира, не остановились и перед тем, чтобы смириться, дав место бунтующему, хаотическому ничто, которое возможность самоутверждения получает лишь благодаря всему, как тьма и тень получают свое бытие только от света, хотя и стремятся с ним соперничать.
Но разве
любовь даже и в нашем грешном
мире не дает и теперь подобного же ясновидения в пламенеющие миги свои?
Ложный спиритуализм в
любви есть такая же ошибка эротического суждения, как и голая чувственность, обнаженная похоть, ибо истинным объектом
любви является воплощенный дух или одуховленная плоть [Каббала дает такое объяснение брака: «Все духи и души, раньше чем они отправляются в этот (низший)
мир, состоят из мужской и женской части, которые (наверху) соединены в одно существо.
Первозданному человеку законом целомудренного бытия, силою которого он воссоединял в себе весь
мир, становясь царем его, была
любовь к Небесному Отцу, требовавшая от него детски доверчивого, любовного послушания.
В том, что небытие, ничто, сделалось материей бытия, было вызвано к жизни, сказалась самоотверженная
любовь Божия и безмерное божественное смирение; в этом же проявилась и безмерная мудрость, и всемогущество Божие, создающее
мир из ничего.
Отвращаясь от Бога, человек обращает лицо к
миру, к творению, впадает в однобокий космизм («имманентизм») [См. прим. 9 к «От автора».]; он жаждет уже только
мира, а не Бога, совершает измену
любви божественной.
Миротворение есть акт божественного всемогущества и вместе любви-смирения.
Мир создан ради человека и в человеке, который по предназначению своему есть deus creatus, «бог по благодати». Бог породил в бесчувственно хладном ничто род сынов Божиих, призванных стать богами, — но не по хищению, которым обольстил человека змей, а по благодати сыновнего послушания.
Сотворение
мира было уже в самом основании жертвенным актом Божественной
любви, вольным самоистощанием или самоуничижением Божества, Его «кенозисом», который находит оправдание лишь в себе самом, в блаженстве жертвующей
любви.
«Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивший нас во Христе всяким духовным благословением в небесах, так как Он избрал нас в Нем прежде создания
мира — προ καταβολής κόσμου, чтобы мы были святы и непорочны перед ним в
любви, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа, по благоволению воли Своей, в похвалу славы благодати Своей, которою Он облагодатствовал нас в Возлюбленном, в котором мы имеем искупление кровью Его, прощение грехов по благодати Его, каковую Он в преизбытке даровал нам во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он наперед положил — προέθετο — в Нем, во устроение полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом.
Предвечного решения Божия, которое осталось тайною даже «начальствам и властям» небесным, не мог разгадать и искуситель, дух зависти, который уже по тому самому лишен был всякой проницательности в
любви: судя по самому себе и не допуская ничего иного и высшего, он мог рассчитывать лишь на то, что Творец, обиженный непослушанием, отвернется от
мира, бросит его, как сломанную игрушку, а тогда-то и воцарится в нем сатана.
Но он не знал и не мог допустить, что Бог никогда не предоставит
мира и человека их собственной участи, ибо уже самое его создание есть акт беспредельной
любви триипостасного Бога.
Он возлюбил
мир такою
любовью, которая не останавливается перед высшей и последней жертвой — пред крестной смертью Возлюбленного Сына.
Божественная власть неотделима от Божественной
любви, раскрывающейся в творении
мира и промышлении о нем.
Христианская же
любовь знает и очистительную силу страданий, а, напротив, довольство, «удовлетворение наибольшего числа потребностей», согласно гедонистическому идеалу счастья, для нее явилось бы духовным пленом у князя
мира сего.
Движущей силой гуманитарного прогресса является не
любовь, не жалость, но горделивая мечта о земном рае, о человекобожеском царстве от
мира сего; это — новейший вариант старого иудейского лжемессианизма.
С одной стороны,
мир, созданный силой божественной
любви, премудрости и всемогущества, имеет в них незыблемую свою основу, и в этом смысле
мир не может не удаться, божественная премудрость не способна допустить ошибки, божественная
любовь не восхощет ада как окончательной судьбы творения.
Для окончательного сотворения
мира нужно скрепить эти обе основы — Божественное всемогущество и тварную свободу, нерушимо охраняемую Божественной
любовью, в одно неразрывное целое и тем окончательно согласовать божеское и человеческое.
Неточные совпадения
Он отгонял от себя эти мысли, он старался убеждать себя, что он живет не для здешней временной жизни, а для вечной, что в душе его находится
мир и
любовь.
Недвижим он лежал, и странен // Был томный
мир его чела. // Под грудь он был навылет ранен; // Дымясь, из раны кровь текла. // Тому назад одно мгновенье // В сем сердце билось вдохновенье, // Вражда, надежда и
любовь, // Играла жизнь, кипела кровь; // Теперь, как в доме опустелом, // Всё в нем и тихо и темно; // Замолкло навсегда оно. // Закрыты ставни, окна мелом // Забелены. Хозяйки нет. // А где, Бог весть. Пропал и след.
Поклонник славы и свободы, // В волненье бурных дум своих, // Владимир и писал бы оды, // Да Ольга не читала их. // Случалось ли поэтам слезным // Читать в глаза своим любезным // Свои творенья? Говорят, // Что в
мире выше нет наград. // И впрямь, блажен любовник скромный, // Читающий мечты свои // Предмету песен и
любви, // Красавице приятно-томной! // Блажен… хоть, может быть, она // Совсем иным развлечена.
Может быть, отлетая к
миру лучшему, ее прекрасная душа с грустью оглянулась на тот, в котором она оставляла нас; она увидела мою печаль, сжалилась над нею и на крыльях
любви, с небесною улыбкою сожаления, спустилась на землю, чтобы утешить и благословить меня.
А у меня к тебе влеченье, род недуга, //
Любовь какая-то и страсть, // Готов я душу прозакласть, // Что в
мире не найдешь себе такого друга, // Такого верного, ей-ей;