В сем состоянии не можем мы ничего о Нем сказать, кроме что Он единственно Себе самому известен: понеже Он никакой твари, какое бы имя она ни имела, неизвестен иначе, как только как Он открывает себя самого в шаре Вечности, а вне шара и сверх оного, Он есть для всего сотворенного смысла вечное ничто, цело и совсем скрыт и как бы в своей собственной неисследимой тайне завит и заключен; так что познание наше о Нем вне бездонного шара
мира Вечности есть более отрицательно, нежели утвердительно, то есть мы познаем более, что Он не есть, нежели что Он есть».
Неточные совпадения
Одно из двух: или теоретическому мышлению в такой степени присущ аромат
вечности, касание
мира божественного, что его служитель чрез мышление подлинно осязал этот
мир в его непосредственности (чего мы, говоря откровенно, не допускаем), или же, наоборот, мы имеем здесь пример крайнего доктринерства, приводящего к самоослеплению и самогипнозу, типичное состояние философической «прелести».
Сие непостижимое существо Божие, оно есть, как Он вне первоначального шара
мира (
Вечности) есть и в Нем самом сокровен пребывает, есть совсем непознаваемо и неисследимо.
«Мы дети
вечности, а этот
мир есть вырождение из вечного, и его воспринимаемость возникает в гневе; его корень есть вечная природа, но вырожденная ибо так было не от
вечности, есть разрушение, и все должно возвратиться в вечное существо»***.
Божественные энергии, действующие в
мире, принадлежат
вечности Абсолютного, а то, что принадлежит самому
миру в его процессе, существует лишь в относительном:
мир покоится в лоне Божием, как дитя в утробе матери.
«Я прошу вас, — резюмирует Шеллинг, — считать установленным следующее: 1) Существо того, что Н. 3. называет Сыном, есть вечно в Боге и как поглощенное в actus purissimus божественной жизни, само с Богом, θεός. 2) С того момента (von da), как Отец усматривает в образах своего бытия возможность другого бытия, или того момента, как ему эти образы являются как потенции, т. е., стало быть, от
вечности, с того момента как он есть Отец, вторая потенция представляется ему как будущий Сын, он, стало быть, уже имеет в ней будущего Сына, которого он в ней наперед познает, в котором он собственно принимает план (Vorsatz)
мира.
См. всю VII книгу третьей Эннеады «О времени и
вечности».], которому подвластна вся тварь: и ангелы, и человеки, и весь
мир.
Августин, который говорит: «Хотя
мир духовный (ангелов) превыше времени, потому что, будучи сотворен прежде всего, предваряет и сотворение самого времени; несмотря, однако ж, на то, превыше его господствует
вечность самого Творца, от Которого и он чрез сотворение получил свое начало если не по времени, которого не было еще, то по условию бытия своего.
Августина, именно о том, что делал Бог до творения
мира, тем самым расширяется в более общий вопрос об отношении Творца к творению или о реальном присутствии Его во времени, о самоуничижении Тчорца чрез вхождение во временность и как бы совлечение с себя
вечности.
Однако, будучи питаемо им, оно имеет подлинное бытие, хотя и не безосновное, ибо основа его в
вечности, но все же реальное и самобытное, ибо здесь действует творческая сила Бога, в ничто воздвигающая
мир; в миротворении, в теофании, происходит и теогония.
Бог, оставаясь существом своим (ουσία) превыше
мира, творческой силой своей (ενέργεια) присутствует во временном процессе, рождается в нем: на острие меча антиномии держится это соотношение
вечности и временности.
Мир неуничтожим, хотя и не абсолютен, он бесконечен, хотя и не вечен, поскольку само время есть обращенный к твари лик
вечности, своего рода тварная
вечность.
В вечной же основе тварности самого различия между свободой и необходимостью, имеющего полную реальность для твари, вовсе нет, она трансцендентна свободе-необходимости [Таким образом, получается соотношение, обратное тому, что мы имеем у Канта: у него свобода существует только для ноумена и ее в
мире опыта нет, а всецело царит необходимость; по нашему же пониманию, свобода существует только там, где есть необходимость, т. е. в тварном самосознании, ее нельзя приписать
вечности, как нельзя ей приписать и необходимости.].
В
вечности все есть, не предопределяемое во времени, но определяемое бытийным естеством, одинаково как при сотворении
мира, так и после него («их же предуведе, тех и предустави» […
Этому
миру идей приписывается, наконец, даже и
вечность, напр., в «Тимее»: «Образец (по которому создан
мир) есть нечто, существующее во всю
вечность» (38 b) [Ср. там же.
Но это не значит, чтобы увековечены были в
мире идей эмпирические черты земной жизни Сократа, ибо они принадлежат не
вечности, но временности; они могут быть вековечно запечатлены лишь в едином слитном акте, синтезе времени.].
Итак, на эмпирической поверхности происходит разложение религиозного начала власти и торжествует секуляризация, а в мистической глубине подготовляется и назревает новое откровение власти — явление теократии, предваряющее ее окончательное торжество за порогом этого зона [Термин древнегреческой философии, означающий «жизненный век», «
вечность»; в иудео-христианской традиции означает «
мир», но не в пространственном смысле (космос), а в историческом и временном аспекте («век», «эпоха»).]
Если Слово Божие и говорит о «вечных мучениях», наряду с «вечной жизнью», то, конечно, не для того, чтобы приравнять ту и другую «
вечность», — райского блаженства, как прямого предначертания Божия, положительно обоснованного в природе
мира, и адских мук, порождения силы зла, небытия, субъективности, тварной свободы.
Неточные совпадения
Мой бедный Ленский! за могилой // В пределах
вечности глухой // Смутился ли, певец унылый, // Измены вестью роковой, // Или над Летой усыпленный // Поэт, бесчувствием блаженный, // Уж не смущается ничем, // И
мир ему закрыт и нем?.. // Так! равнодушное забвенье // За гробом ожидает нас. // Врагов, друзей, любовниц глас // Вдруг молкнет. Про одно именье // Наследников сердитый хор // Заводит непристойный спор.
Угадывая законы явления, он думал, что уничтожил и неведомую силу, давшую эти законы, только тем, что отвергал ее, за неимением приемов и свойств ума, чтобы уразуметь ее. Закрывал доступ в
вечность и к бессмертию всем религиозным и философским упованиям, разрушая, младенческими химическими или физическими опытами, и
вечность, и бессмертие, думая своей детской тросточкой, как рычагом, шевелить дальние
миры и заставляя всю вселенную отвечать отрицательно на религиозные надежды и стремления «отживших» людей.
Два выхода открываются в
вечность: индивидуальный выход через мгновение и исторический выход через конец истории и
мира.
Меня рано начала мучить религиозная тема, я, может быть, раньше, чем многие, задумался над темой о тленности всего в
мире и над
вечностью.
Так, он справедливо думает, что душа должна предсуществовать, что она вечно была в Боге, что
мир создан не во времени, а в
вечности.