Неточные совпадения
Места для веры и откровения здесь не остается, н если и можно говорить об откровениях высших сфер в смысле «посвящения», то и это посвящение, расширяя область опыта, качественно ее не переступает, ибо и иерархии эти принадлежат тоже еще к «
миру», к области имманентного.
Вступление в новые плоскости
мира, конечно, разбивает прежнюю ограниченность, оно разрушительно для грубого материализма (хотя на его
место, быть может, ставит материализм же, лишь более утонченный), но оккультизм может оставаться атеистичен, поскольку, расширяя
мир, он еще более замыкает его в себе.
Учение Платона об идеях, вершиной которых является идея Блага, само Божество, необходимо имеет два аспекта, вверх и вниз: идеи имеют самосущее бытие в «умном
месте», представляя собой нечто трансцендентное мировому бытию, как быванию, но они же его собой обосновывают, бытие причастно им, а они бытию, между двумя
мирами существует неразрывная связь — причины и следствия, основы и произведения, эроса и его предмета и т. д.
Мир идей у Платона образует самостоятельную софийную фотосферу, одновременно и закрывающую и открывающую то, что за и над этой сферой — само Божество; идеи у Платона остаются в неустроенной и неорганизованной множественности, так что и относительно верховной идеи блага, идеи идей, не устранена двусмысленность, есть ли она Идея в собственном и единственном смысле или же одна из многих идей, хотя бы и наивысшая (особое
место в этом вопросе занимает, конечно, только «Тимей» с его учением о Демиурге [«Демиург» по-греч. означает «мастер», «ремесленник», «строитель»; у Платона — «Творец», «Бог».
Зачем и почему происходит эта эманация
мира из единого Ничто, на это не может быть ответа, и не находим его мы и в учении Плотина:
мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в то же время
мир является у Плотина
местом для исправления и вразумления душ, отяжелевающих и испадающих из лона абсолютного.
Практическое устремление религии Abgeschiedenheit есть буддийская нирвана, не только акосмизм, но и антикосмизм: вырваться из
мира, который возникает чрез раздвоение твари и Бога, в изначальное божественное ничто. Очевидно, это воззрение не дает
места идее истории, мирового процесса, мирового свершения: идеал восстановления первоначального состояния, апокатастасйс, есть здесь голое отрицание
мира.
Свобода как ничто… возрождение в ничто (нем.).], и плоть
мира должна некогда сгореть, совлечься, уступить
место небесной, ангельской плоти.
В ней отводится соответствующее
место творчески-катастрофическим моментам бытия, каковыми являются в жизни отдельного лица его рождение и смерть, а в жизни
мира — его сотворение и конец, или новое творение («се творю все новое».
Занимая
место между Богом и
миром, София пребывает и между бытием, и сверхбытием, не будучи ни тем, ни другим или же являясь обоими зараз.
«Знаменитый символ пещеры у Платона, — пишет А. А. Тахо-Годи в комментарии к этому
месту диалога, — дает читателю образное понятие о
мире высших идей и
мире чувственно воспринимаемых вещей, которые суть не что иное, как тени идей, их слабые копии и подобия» (там же.
В утверждении софийности понятий лежит коренная ложь учения Гегеля, с этой стороны представляющего искажение платонизма, его reductio ad absurdum [Приведение к нелепости (лат.).], и «мудрость века сего» [Ибо мудрость
мира сего есть безумие пред Богом (1 Кор. 3:19).], выдающего за Софию (сам Гегель, впрочем, говорит даже не о Софии, понятию которой вообще нет
места в его системе, но прямо о Логосе, однако для интересующего нас сейчас вопроса это различие не имеет значения).
Но рядом с этим
мир имеет и низшую «подставку» — υποδοχή [Более точный перевод: подоснова, «субстрат» (греч.).], которая есть «
место» распавшейся, актуализированной множественности, находящей свое единство лишь во временно-пространственном процессе, в становлении, бытии-небытии; слои бытия переложены здесь слоями небытия, и бытие находится в нерасторжимом, как свет и тень, союзе с небытием.
С одной стороны, оно есть ничто, небытие, но, с другой — оно же есть основа этого становящегося
мира, начало множественности или метафизическое (а затем и трансцендентальное)
место этого
мира, и в этом именно смысле Платон и определяет материю как «род пространства (το της χώρας), не принимающий разрушения, дающий
место всему, что имеет рождение» (52 а) [Ср. там же. С. 493.].
Мир идеальный, софийный, остается по ту сторону такого бытия-небытия, иначе говоря, в нем нет
места материи — ничто, и если и можно говорить о его бытии — сущести, то лишь в особом смысле сверхбытия, до которого не достигает тень небытия.
Поэтому пустого, бескачественного «
места», каким является материя для греческого идеализма, в
мире нельзя уже найти.
По смыслу своему νους у Плотина (как уже было указано) соответствует именно христианской Софии, поскольку он раскрывает для
мира силу трансцендентного Божества Εν; однако благодаря его «эманативному пантеизму» затемняется действительное иерархическое соотношение между Εν и νους, причем последний занимает какое-то промежуточное
место между Второй Ипостасью, Логосом, и Софией.
Таким образом, возможность зла и греха, как актуализации ничто, была заранее дана в мироздании: благость и любовь, проявившиеся в творении
мира, не остановились и перед тем, чтобы смириться, дав
место бунтующему, хаотическому ничто, которое возможность самоутверждения получает лишь благодаря всему, как тьма и тень получают свое бытие только от света, хотя и стремятся с ним соперничать.
Т. 1. С. 43).], принадлежит центральное
место в космологии еврейской Каббалы, согласно которой весь
мир имеет его образ, есть антропокосмос [В одной из древних литургий человек характерно называется κόσμου κόσμος».].
Однако по природе своей, по своему иерархическому
месту в творении, в
мире, человек имеет преимущество пред ангелами, ему в большей степени принадлежит полнота образа Божия.
Поэтому можно сказать, что и ада онтологически нет, он не оскверняет собой Божьего
мира, представляя лишь метафизическое
место небытия.
Неточные совпадения
Он не был ни технолог, ни инженер; но он был твердой души прохвост, а это тоже своего рода сила, обладая которою можно покорить
мир. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которому они текут вниз, а не вверх, но был убежден, что стоит только указать: от сих
мест до сих — и на протяжении отмеренного пространства наверное возникнет материк, а затем по-прежнему, и направо и налево, будет продолжать течь река.
— «Я не
мир, а меч принес», говорит Христос, — с своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную вещь приводя то самое
место из Евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
Долго бы стоял он бесчувственно на одном
месте, вперивши бессмысленно очи в даль, позабыв и дорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление, позабыв и себя, и службу, и
мир, и все, что ни есть в
мире.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими
местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь
мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец
место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый
мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое
место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.