Неточные совпадения
Напротив, сознание, что в человека входит нечеловеческая сила и в нем совершаются превышающие его собственную
меру события,
одно только и создает жизненную убедительность мифа.
Не знаю, возможно ли сие природам высшим и духовным, которые, будучи ближе к Богу и озаряясь всецелым светом, может быть, видят Его, если не вполне, то совершеннее и определеннее нас и притом, по
мере своего чина,
одни других больше и меньше»» [Творения иже во святых отца нашего Григория Богослова, Архиепископа Константинопольского, изд. 3‑е, часть III. M., 1889, стр, 14–15.].
Одно ограничено, другое не имеет границ;
одно объемлется своей
мерой, как того восхотела Премудрость Создателя, другое не знает
меры;
одно связано некоторым протяжением расстояния, замкнуто местом и временем, другое выше всякого понятия о расстоянии: сколько бы кто ни напрягал ума, столько же оно избегает любознательности» [Опров.
Духовно-телесное соединение двух в
одну плоть, как оно дано в норме творения и как оно хотя бы слабо, но все же предощущается в браке в
меру духовного возраста супругов, связано в то же время и с чувством разъединения, убийства, тоски по утрате чего-то дорогого и чистого.
Адам и Ева, ощутившие друг друга как муж и жена, двое в
одну плоть, находились в состоянии гармонии и девственности. Они были свободны от злой и жгучей похоти, были как женатые дети, которых соединение являлось бы данью чистой чувственности, освящаемой их духовным союзом. Они, будучи мужем и женой, по крайней
мере в предназначении, не становились от этого самцом и самкою, которых Адам видел в животном мире: «и были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (2:25).
Но при таком истолковании все-таки остается не отвеченным наиболее здесь интересный вопрос: почему языческие божества не остаются бесполыми или, по крайней
мере, почему в
одних случаях утверждается женский элемент, в других же мужской?
Впрочем, возможно, что хозяйство не изнутри приближается к искусству, ища для себя в нем высшую
меру, но хочет его для себя внешне использовать, превратив его в
одно из своих орудий в целях «художественной промышленности» [Выражение В. Зомбарта; см.: Зомбарт В. Художественная промышленность и культура.
Оно стремится стать не только
одной из сторон жизни, но единственной или, по крайней
мере, определяющей, не признавая над собой никакого внехозяйственного или сверххозяйственного суда.
Для христианства в социальной области нет ни безусловного зла, ни безусловного добра, как они существуют здесь для гуманизма, а поэтому ни
одна из
мер гуманности, осуществляемых усилиями прогресса, не имеет для него безусловной ценности сама по себе — ни отмена рабства, ни падение крепостного права, ни всякая конституция и «свободы».
В
одной из последних своих работ, «Софиология смерти», Булгаков писал: «Если смерти Бог не сотворил, то это значит, что в человеке по сотворении заложена по крайней
мере возможность бессмертия и отсутствует необходимость смерти.
Слушай: если два существа вдруг отрываются от всего земного и летят в необычайное, или по крайней
мере один из них, и пред тем, улетая или погибая, приходит к другому и говорит: сделай мне то и то, такое, о чем никогда никого не просят, но о чем можно просить лишь на смертном одре, — то неужели же тот не исполнит… если друг, если брат?
Мне кажется, молодой человек наконец догадался, что тот если и не считал его коноводом всего тайно-революционного в целой России, то по крайней
мере одним из самых посвященных в секреты русской революции и имеющим неоспоримое влияние на молодежь.
Неточные совпадения
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней
мере, я знаю, что ни
одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Для них подобные исторические эпохи суть годы учения, в течение которых они испытывают себя в
одном: в какой
мере они могут претерпеть.
Раздался треск и грохот; бревна
одно за другим отделялись от сруба, и, по
мере того как они падали на землю, стон возобновлялся и возрастал.
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу поняла, что все для нее кончено. В
одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней
мере, избежать позора и не быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но было уже поздно.
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по
мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом; в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему
один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой. Бред продолжался.