Как будто от
луча света, упавшего с высоты и свыше озарившего собою мир, загорается в душе сознание мира божественного, а вместе и установляется грань между. горним и дольним, их разделяющая, но вместе и соединяющая.
Неточные совпадения
И как ничто не может укрыться от
лучей солнца, так же ничто не может укрыться и от
света разума.
Старейший есть верховный
свет, сокровеннейший более всякого мрака, — Он не обретается в тех
лучах (сефирах), которые распространяются около Него.
Поэтому при противопоставлении творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о божественной основе мира, но об его тварной природе: есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая
лучи божественного
света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком смысле возможен?
Вторая Ипостась, Христос, преимущественно обращен к Софии, ибо Он есть
свет мира, Им же вся быша (Ио. 1), и, воспринимая
лучи Логоса, сама София становится Христософией, Логосом в мире, и, как Он, любима Отчею Ипостасью, изливающей на нее дары Св.
Постижение софийности мира дает возможность, до известной степени, постигать и Софию, а в ней и через нее
лучи умного
света Божественного, которым сама она просветлена.
Так, в «Малом гимне Атону» сказано: «
Лучи твои создают глаза всех тварей твоих» (Цит. по: Вавилов С. И. Глаз и солнце (О
свете, Солнце и зрении).
Существует один белый
луч красоты, —
свет фаворе-кии, который разлагается на семицветную радугу искусства.
Оно бессильно собрать воедино рассеянные
лучи Фаворского
света, хотя, видя его во вселенной, свидетельствует о нем, создает в своих произведениях прообразы вселенского Преображения.
Ему хочется, чтобы тот
свет Фаворский, рассеянные
лучи которого он уловляет в фокусе своего творчества, просиял во всем мире и явил свою космоургическую силу в спасении мира от «мира сего» с его безобразием и злом.
Но, разумеется, молитвенно вдохновляемое религиозное искусство имеет наибольшие потенции стать той искрой, из которой загорится мировое пламя, и воссияет на земле первый
луч Фаворского
света.
Земной царь в этом
свете становился как бы некоей иконой Царя царей, на которой в торжественные священные миги мог загораться
луч Белого Царства.
И этот
луч Преображения, этот
свет Фаворский не угас, его ищет и по нем тоскует вся тварь, и этот зов к Преображению все внятнее слышится в мире.
На стене, по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его голова, попав в
луч света из окна, отразилась на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал шагать в темноте.
Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было в доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы сказать, если б не оставался один угол в целом доме, куда никогда не проникал ни
луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это угол или гнездо Захара.
И теперь еще, при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный
луч света чрез толстое в ладонь стекло.
Солнце любви горит в его сердце,
лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью.
Неточные совпадения
Разве не молодость было то чувство, которое он испытывал теперь, когда, выйдя с другой стороны опять на край леса, он увидел на ярком
свете косых
лучей солнца грациозную фигуру Вареньки, в желтом платье и с корзинкой шедшей легким шагом мимо ствола старой березы, и когда это впечатление вида Вареньки слилось в одно с поразившим его своею красотой видом облитого косыми
лучами желтеющего овсяного поля и за полем далекого старого леса, испещренного желтизною, тающего в синей дали?
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном
свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие в
лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко, и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится против
света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя
лучи сияющего солнца; ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым
светом.
Вставая с первыми
лучами, // Теперь она в поля спешит // И, умиленными очами // Их озирая, говорит: // «Простите, мирные долины, // И вы, знакомых гор вершины, // И вы, знакомые леса; // Прости, небесная краса, // Прости, веселая природа; // Меняю милый, тихий
свет // На шум блистательных сует… // Прости ж и ты, моя свобода! // Куда, зачем стремлюся я? // Что мне сулит судьба моя?»
Когда Ассоль решилась открыть глаза, покачиванье шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощно ворочаясь, борт «Секрета», — все было сном, где
свет и вода качались, кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся
лучами стене.