Неточные совпадения
Но само собою разумеется, антилогизм есть
логическая утопия, нечто невозможное для человеческого духа, просвещенного светом логоса, неосуществимое для
мышления задание: рассуждать так, как будто бы Бога, опознанного «практическим разумом», совсем не существовало для теоретического.
Догмат есть имманентизация трансцендентного содержания религии, и это влечет за собой целый ряд ущербов, опасностей, подменов; при этой
логической транскрипции мифа неизбежно зарождается схоластика (или «семинарское богословие»), т. е. рационалистическая обработка догматов, приноровление их к рассудочному
мышлению, при котором нередко теряется их подлинный вкус и аромат, а «богословие» превращается в «науку как все другие», только с своим особым предметом.
Догмат нарушает, вернее, не считается с основным требованием
логической дискурсии (с такой отчетливостью формулированным Г. Когеном), именно с непрерывностью в
мышлении (Kontinuität des Denkens), которая опирается на порождении им своего объекта (reiner Ursprung [Чистое первоначало (или первоисточник) (нем.) — одно из основных понятий в философии Г. Когена, обозначающее тот или иной исходный элемент, на основе которого формируется все достояние
мышления.
Трудность философской проблемы догмата и состоит в этой противоречивости его
логической характеристики: с одной стороны, он есть суждение в понятиях и, стало быть, принадлежит имманентному, самопорождающемуся и непрерывному
мышлению, а с другой — он трансцендентен мысли, вносит в нее прерывность, нарушает ее самопорождение, падает, как аэролит, на укатанное поле
мышления.
(Очевидна вся недостаточность этого аргумента, который скорее может быть приведен в защиту идеи откровения, нежели для подтверждения общей точки зрения Гегеля: для него Бог дан в
мышлении, есть
мышление, а при этом, строго говоря, некому и нечему открываться, и если сам Гегель и говорит об откровенной религии, то делает это по своей обычной манере пользоваться эмпирическими данными для нанизывания их на пан-логическую схему).
Вооруженный «диалектическим методом», в котором якобы уловляется самая жизнь
мышления, он превращает его в своего рода
логическую магию, все связывающую, полагающую, снимающую, преодолевающую, и мнит в этой
логической мистике, что ему доступно все прошлое, настоящее и будущее, природа живая и мертвая.
Для Гегеля его система — это Царствие Божие, пришедшее в силе, и эта сила в
мышлении, — это церковь в
логической славе своей.
Противоречие
логическое проистекает из ошибки в
мышлении, из несоответствия
мышления своим собственным нормам, оно имманентно в своем происхождении и объясняется недостаточным овладением предметом мысли со стороны
логической формы.
Диалектическое противоречие в смысле Гегеля проистекает из общего свойства дискурсивного
мышления, которое, находясь в дискурсии [Дискурсия (от лат. discursus — довод, аргумент) — рассудочное (или
логическое)
мышление,
мышление с помощью понятий.], в непрерывном движении, все время меняет положение и переходит от одной точки пути к другой; вместе с тем оно, хотя на мгновение, становится твердой ногой в каждой из таких точек и тем самым свой бег разлагает на отдельные миги, на моменты неподвижности (Зенон!)
Мышление «порождает» свои частные объекты путем
логического преодоления жизненно данного ему объекта, не им созданного, но ему властно повелевающего.
Поэтому хотя понятия, как
логические схемы явлений, и отражают идеи в многоразличных аспектах (как это, впрочем, указывает и сам Аристотель), однако идеи не суть понятия, но их лишь обосновывают — и притом не прямо, а косвенно, не непосредственно, а посредственно, — преломляясь через призму относительного человеческого
мышления.
Булгаков под «металогическим
мышлением» понимает
мышление до-и сверх-логическое.
В ней подлинно софийно не это универсальное,
логическое, трансцендентальное сознание или
мышление, которое есть лишь провизорное средство выразить мир, его ассимилировать мыслью в данном разрезе бытия, в образах
логических понятий, но именно самая φιλία, эрос [Отождествление «эроса» и «филиа» не вполне правомерно.
Дети в своем
мышлении являются выше или ниже
логического разума, но во всяком случае вне его, и тем не менее сам воплотившийся Логос мира указал в них норму совершенного бытия, «ибо им принадлежит Царствие Божие» [Точнее: «ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф. 19:14).
В нем смертно как раз именно то, что делает его
логическим, трансцендентальным, дискурсивным, но, конечно, бессмертен его софийный корень, находящийся в общей связности
мышления — бытия.
Моралисты и философы, аскеты и мистики привыкли презирать чувственность, и самое слово получило ассоциации и привкусы, которые нелегко забываются: для одних она есть греховное, плотское пленение духа, нечто во всяком случае подлежащее преодолению, для других она есть скверная, хотя и неустранимая, примесь, которою загрязняется чистота трансцендентальных или
логических схем, необходимый трамплин для
мышления, или тот неразложимый осадок, который остается на дне гносеологической реторты и не улетучивается ни от каких идеалистических реактивов.
Я даже в это лето пробовал несколько раз от скуки сблизиться и беседовать с Любочкой и Катенькой, но всякий раз встречал в них такое отсутствие способности
логического мышления и такое незнание самых простых, обыкновенных вещей, как, например, что такое деньги, чему учатся в университете, что такое война и т. п., и такое равнодушие к объяснению всех этих вещей, что эти попытки только больше подтверждали мое о них невыгодное мнение.