Неточные совпадения
В России идеи неокантианства активно пропагандировала и развивала группа философов, издателей журнала «Логос» (Б. В. Яковенко, Ф. А. Степун,
С. И. Гессен и др.).], Фихте, Гегель, Гартман; Геккель, Фейербах, К. Маркс, Чемберлен — все эти столь далеко расходящиеся между
собою струи германства в «имманентизме», однако,
имеют общую религиозную основу.
Итак, истинная вселенскость, кафоличность, не считается ни
с какими внешними формами и установлениями, которые создаются людьми и для людей и в
себе не
имеют ничего непререкаемого или неизменного.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут быть различны: и природные, и божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных миров и иерархий, и само по
себе «откровение»
с выражающим его мифом, понимаемое в смысле формально-гносеологическом, может
иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по
себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из
себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф
имеет теургическое происхождение и теургическое значение [По определению В.
С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В.
С. Соч.
гии: хотя религия стремится
иметь Бога как «всяческая во всех», слить трансцендентное и имманентное воедино и тем преодолеть их взаимную полярность, но она и возникает именно из этой напряженности и существует только ею и вместе
с нею, и в этом смысле религия есть некоторое переходное состояние — она сама стремится
себя преодолеть, сама ощущает
себя «ветхим заветом».
Кто не
имеет убеждений, кто не исповедует никакой истины, которую он чувствовал бы
себя обязанным отстаивать всеми силами души своей, тот всегда будет противником догмата, относясь
с эпикурейским легкомыслием к «фанатизму» догматиков.
Это уже фактически неверно, ибо она
имеет только это же самое, а не иное содержание, лишь дает его в форме мышления; она становится, таким образом, выше формы веры; содержание остается тем же самым» (394). «Философия является теологией, поскольку она изображает примирение Бога
с самим
собой (sic!) и
с природой» (395).
«Созерцающий не созерцает и не противопоставляет созерцаемое как другое, но словно сам становится другим и сам более уже не принадлежит
себе, весь он принадлежит тому и становится едино
с ним, соединенный
с ним как центр к центру; и здесь сложные вещи составляют единое, а двойственность
имеет место лишь в том случае, если они разделены, — в таком случае говорим мы о различенном.
Так как тогда было не два, но созерцающий и созерцаемое были едино, как будто это было не созерцаемое, но соединенное, то тот, кто, соединяясь
с тем, становился единым
с ним, вспоминая об этом,
имеет в
себе образ того.
Но то было само единым, не
имея никакого различия ни в
себе, ни
с другим, ибо ничто не двигалось в нем, никакая похоть (θυμός), никакое желание чего-либо иного не было по его восхождении (τω άναβεβηκοτι), так же, как никакое понятие, никакая мысль, вообще не он сам, если можно так выразиться.
Он не
имеет в
себе ничего большего или низшего, но есть —
с какой угодно стороны — μονάς и, так сказать, ένας [Неделимое… единое (греч.).]… сложностью до некоторой степени ограничивалась бы и нарушалась бы простота божественной природы» [Ibid, § 6.].
Так, основное определение Божества как блага сопровождается следующим разъяснением: «будучи только в
себе, оно не
имеет сущности и далеко превосходит сущность, будучи неживым, превосходит жизнь, и будучи неразумным, превосходит мудрость» (και εν αύτω μόνφ και το ανούσιον ουσίας υπερβολή· και το αζωον υπερέλουσα ζωή και το άνουν υπερέχουσα σοφία) (de d. п., IV, 3,
с. 647).
Заслуга Канта не в том, что он заметил эту антиномичность, ибо
с ней философская мысль, в сущности,
имеет дело
с тех пор, как
себя помнит, но в том, что он ее так остро осознал.
Субстанциальное движение, которым ограничен рационализм, исходит из отрицательного prius, т. е. из не-сущего, которое
имеет двигаться к бытию; но историческая философия исходит из положительного prius, которое не
имеет нужды только двигаться к бытию, стало быть,
с совершенной свободой, не будучи вынуждаемо к тому самим
собой, лишь полагает бытие»… и т. д.
«Следовательно, вторая потенция, выделившаяся для
себя, еще не может называться Богом, она восстановляется в своем божестве, лишь когда первая и третья потенции снова восстановляются к
себе, т. е. восстановляется их единство — в конце творения, и так как она чрез преодоление противоположного бытия также делается господом этого бытия, как первоначально был только Отец, то и она становится личностью, как и Отец был первоначально только один личностью, она есть Сын, который
имеет равное господство
с Отцом.
Каждое существо
имеет свою идею-норму, оно ищет и творит
себя по определенному, ему одному, его идее свойственному образу, но это потому, что оно в сверхвременной природе своей
имеет эту идею как единственное подлинное бытие свое, το όντως öv, как свою неповторяемую и ни
с чем не смешиваемую индивидуальность.
Наш мир, и
с его материей, представляет ниспадение или низшую ступень высшего мира, но при этом он его воспроизводит и отражает; а потому и материя должна быть в обоих мирах, иначе говоря, материя нашего мира должна
иметь себе параллель и в высшем мире.
77 к «Введению».],
имеет значение вполне относительное лишь в сравнении
с более тяжелым и менее восприимчивым телом материальным или физическим, но и эти тела «высших планов» пред ставляют
собою еще материю или «землю» (почему и Geisteswissenschaft, как мы уже указывали, исповедует утонченный гилозоистический материализм [Гилозоизм — учение о всеобщей одушевленности.]).
Св. Афанасий Великий λόγος κατά Ελλήνων,
с. 4: οντά δε φημϊ τα καλά καθότι εκ του δντος θεοΰ τα παραδήγματα έχει ουκ οντά δε τα κακά λέγω (и сущее я называю добром, поколику оно
имеет для
себя образцы в сущем Боге, а не-сущее называю злом).
С. 462).] и в системе Беме, который считает и genitalia, и «Mädensack» [Мужские и женские половые органы (нем.).] появившимися только после грехопадения, в чем
имеет, впрочем,
себе предшественников уже в некоторых из церковных писателей.
Само
собою разумеется, что образ, в отличие от Первообраза,
имеет эту черту лишь как формальную возможность, жажду, порыв, выражающийся в жесте, который не следует смешивать
с действием.
Потому-то гений есть сама независимость и самобытность; талантливость же, как способность к духовному вынашиванию, всегда
имеет перед
собой уже данную тему или мотив, который и выполняется
с большей или меньшей степенью совершенства.
Космическое природное в евреях, что они
имели общим
с другими народами, стало оболочкой будущего сверхприродного…» «Израильтяне сравнительно
с другими народами были всего менее способны
иметь свою собственную историю, менее всего исполнены того мирового духа, который увлекал другие нации к основанию великих монархий; они неспособны приобрести
себе великое, всегда пребывающее имя во всемирной истории, но именно по этой причине и были наиболее приспособлены стать носителями божественной (der göttlichen) истории (в противоположность всемирной)» (ib., 148–149).
Воплотившийся Бог до конца разделил судьбу испорченного грехом мира и человека, до крестной муки и смерти [«На землю сшел еси, да спасеши Адама, и на земли не обрет сего, Владыко, даже до ада снизшел, еси ищай» (Утреня Великой Субботы, Похвалы, статья первая, ст. 25).], и все отдельные моменты земной жизни Спасителя представляют как бы единый и слитный акт божественной жертвы [Интересную литургическую иллюстрацию этой мысли мы
имеем в том малоизвестном факте, что богослужения пред Рождеством Христовым включают в
себя сознательные и преднамеренные параллели богослужению Страстной седмицы, преимущественно Великой Пятницы и Субботы, и отдельные, притом характернейшие песнопения воспроизводятся здесь лишь
с необходимыми и небольшими изменениями.
Хозяйство, как связанное
с проклятием земли, не
имеет в
себе эсхатологических задач, переходящих за грань смертной жизни этого века, к ней исключительно относится его область.
В наши дни христианству приходится на этой же почве сталкиваться
с гуманизмом,
с его религией человекобожия, для которой «общественность» приблизительно соответствует святости, ибо в ней заключается именно то «единое на потребу», что в
себе самом
имеет оправдание и смысл.
История свершится не тем, что падут великие державы и будет основано одно мировое государство
с демократией, цивилизацией и социализмом, — все это, само по
себе взятое, есть тлен и
имеет значение лишь по связи
с тем, что совершается в недрах мира между человеком и Богом.