Неточные совпадения
Внимание читателя привлекается лишь к таким страницам истории мысли, которые
имеют прямое
значение для более отчетливого выявления собственных идей автора (хотя, конечно, при этом и прилагается забота, чтобы при эпизодическом изложении не было существенных пробелов).
И не умер в душе этот миг свидания, этот ее апокалипсис, брачный пир, первая встреча с Софией [Для понимания «первой встречи с Софией» С. Н. Булгакова важное
значение имеет поэма В. С. Соловьева «Три свидания», в которой он поэтически описывает свои, аналогичные булгаковской, три «встречи» с Софией (см.: Соловьев В. С. «Неподвижно лишь солнце любви…» Стихотворения.
Они могут
иметь известное
значение (в чем бы оно ни состояло) в философии, в спекулятивном богословии, вообще вне собственной области религии, в этой же последней царит радостное непосредственное ЕСИ.
И однако, если мы всюду применяем генетическое и трансцендентальное рассмотрение и от факта отличаем его смысл и
значение, то совершенно то же самое должно
иметь место и в религии.
Однако я слышу обычное в таких случаях возражение: возможна и существует атеистическая религия [Термин Э. Геккеля, употребленный им в его популярной книге «Мировые загадки».], утверждающая своей основой не Бога, но небытие, ничто, и религия эта
имеет мировое
значение, считает сотни миллионов последователей: это — буддизм.
Религия, связь человека с божеством,
имеет для него
значение не связи двух миров, но выражает лишь определенную стадию развития духа [Сродным интеллектуализмом был заражен уже Фихте, и притом не только в ранний период («спора об атеизме»), но и в поздний, эпохи «Anweisung zum seligen Leben» 1806 года.
Но нравственность, предполагающая греховное раздвоение, борьбу добра и зла в человеке, не может
иметь безусловного религиозного
значения, она есть Ветхий Завет, период подзаконности, который преодолевается (хотя и не отменяется) Новым Заветом, царством благодати [В русской литературе «сравнительный анализ» Ветхого и Нового заветов впервые был произведен митрополитом Иларионом (XI в.) в «Слове о Законе и Благодати».
А это и значит, что нравственность
имеет силу только для человека в его греховной ограниченности и не
имеет абсолютного
значения.
Потому здесь не
имеет решающего
значения и количественный критерий: едва ли хоть один вселенский собор был действительно вселенским в том смысле, чтобы на нем были представители всех поместных церквей, и наоборот, собор, имевший внешние признаки вселенского, мог оказаться «разбойничьим» и еретическим (Ефесский [На Эфесском соборе 449 г. под председательством александрийского епископа Диоскора было осуждено учение папы Льва I о двух природах в одном лице («дифизитство») и отлучен константинопольский епископ Флавиан.
Символизм может
иметь различное
значение.
Миф возникает из религиозного переживания, почему и мифотворчество предполагает не отвлеченное напряжение мысли, но некоторый выход из себя в область бытия божественного, некое богодейство, — другими словами, миф
имеет теургическое происхождение и теургическое
значение [По определению В. С. Соловьева, задача «свободной теургии» — «осуществление человеком божественных сил в самом реальном бытии природы» (Соловьев В. С. Соч.
Отсюда понятно первостепенное
значение вообще литургики — церковных песнопений, молитв, обрядов, для мифотворческого самосознания: такое же
значение имеют и другие стороны символики культа, кроме выражаемой в слове.
На первое место здесь следует поставить иконографию; помимо религиозного
значения иконы, как таковой, этого мифа-вещи, в которой эмпирическая вещность таинственно соединяется с трансцендентной сущностью, она всегда
имеет вполне определенное содержание, это есть мифология в красках, камне или мраморе.
Разумеется ли здесь формально-логическое a priori, проявляющееся в каждом отдельном акте познания, или же это есть действительное припоминание о мифотворческом ведении, причем второстепенное
значение для разрешения этого вопроса
имеет вопрос, когда произошла встреча с трансцендентным: в этой ли жизни или за ее пределами?
У Юма она
имела субъективно-человеческое
значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее
значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Можно, однако, поставить вопрос: если в мифе религия
имеет откровение самой Истины, доступное оку веры, то какое же
значение имеет еще философствование о том же?
В этом уничижении философии справедливо одно, именно, что о философия не заменяет религии, но она
имеет свою самостоятельную задачу,
значение которой не надо преувеличивать, но нельзя и преуменьшать.
Это было бы так, если бы сознание было только рассудочно-логическим, и религиозная антиномия
имела бы чисто рассудочное
значение: тогда юре рассудку и его обладателю!
Ведь оно не ищет ничего, чтобы существовать или благополучно существовать или вообще
иметь почву, ибо раз оно является основанием другого, то бытие свое и благосостояние оно
имеет не от другого, — что могло бы
иметь такое
значение для него вне его самого?
Евномий не согласился, однако, с толкованием отрицательных имен Божиих у св. Василия В. и, не без некоторого основания, возражал: «Я не знаю, как чрез отрицание того, что не свойственно Богу, Он будет превосходить творения!.. Всякому разумному существу должно быть ясно, что одно существо не может превосходить другое тем, чего оно не
имеет» [Несмелов, 135.]. Вопрос о
значении отрицательного богословия в его отношении к положительному так и остался у св. Василия мало разъясненным.
Полемика св. Григория с Евномием содержится главным образом в 12 книгах «Опровержения Евномия», в русском издании его творений, занимающих V и VI тома (особенное
значение имеют книга II и XII).
Особенное
значение здесь
имеет сочинение «О божественных именах», представляющее собой одну из вершин мистической спекуляции.
(Теперь сказали бы:
имеет ли он онтологическое
значение или же есть лишь «психологизм»?)
Но и такие определения Божества, как сверхсущностъ, сверхмудростъ, разные словосочетания с υπέρ, излюбленные столь ими злоупотребляющим Ареопагитом, очевидно, суть тоже лишь замаскированные отрицания, «по звуку это утверждения, а по смыслу они
имеют отрицательное
значение». Например, «если кто говорит, что нечто выше сущности, разумеет не то, что оно есть, но что не есть» [De div. nat., lib. I, cap. 14, col. 462.].
Равным образом и определение соотношения между конечным и бесконечным, выражающееся в дроби тварь/ оо = 0, также приводит к нулевому
значению твари перед Абсолютным, хотя для себя она
имеет величину.].
Поэтому она
имеет более глубокий смысл и более онтологическое
значение, нежели придавал ему сам Кант, который видел в ней лишь неизбежное недоразумение, transzendentalen Schein [Трансцендентальная видимость (нем.).].
Антиномия в понимании причинной обусловленности творения открывается Кантом отнюдь не благодаря его гносеологии, в пределах ее она только формулируется, сама же она
имеет и совершенно независимое и более общее
значение.
Наибольшее философское и религиозное
значение имеет, однако, не эта гипотеза метафизической катастрофы, но другая форма динамического пантеизма, согласно которой мир есть эманация абсолютного, он происходит как излияние от преизбыточной его полноты, подобно тому как вода изливается из переполненного сосуда или солнечный свет и тепло исходят из солнца.
Вообще бытие этого мира «четырех элементов», im äusseren Principium [Во внешнем рождении (нем., лат.).],
имеет преходящее и, так сказать, прекарное
значение, он существует лишь до окончательного удаления Люцифера, а затем должно восстановиться первоначальное состояние ангельской, небесной телесности.
Пусть относительному достаточно лишь опуститься в глубь Абсолютного, чтобы в нем исчезнуть, но как могло оно появиться на этой поверхности, какое
значение сами по себе
имеют эти миги, мелькания, брызги?
Парменид учит нас, что есть только бытие, небытия же вовсе не существует; правда, он
имел при этом в виду свое неподвижное, абсолютное Единое, субстанцию мира, которой только и принадлежит бытие, вне же ее ничего нет. В применении к такому понятию абсолютного, очевидно, не
имеет никакого
значения идея небытия. Однако не так просто обстоит это в применении к действию Абсолютного, к творческому акту, которым оно вызывает к существованию несуществовавшее доселе, т. е. небытие, творит из ничего.
Может быть два
значения этого не по смыслу тварного ничто, которым соответствуют два вида греческого отрицания: ου и μη (d privativum к этому случаю совсем не относится): первое соответствует полному отрицанию бытия — ничто, второе же лишь его невыявленности и неопределенности — нечто [В новой философии развитие между μη и ου отчетливее всего выражено Шеллингом в его «Darstekkung des philosophischen Empirismus» (A. W. II, 571): «μη öv есть несуществующее, которое лишь есть несуществующее, относительно которого отвергается только действительное существование, но не возможность существовать, которое поэтому, так как оно
имеет пред собой бытие, как возможность существовать, хотя и не есть существующее, однако не так, чтобы оно не могло быть существующим.
Поэтому «слово прежде неприложимо там, где нет времени, и самые слова их, что «Ты прежде ничего не творил», не
имеют иного
значения, кроме того, что творение Твое не во времени.
Мировая закономерность, установляемая наукой,
имеет прагматическое и схематическое
значение лишь для данного отрезка времени и притом ceteris paribus [При прочих равных условиях (лат.).].
Хотя многие пророчества одной стороной действительно
имеют такое предостерегающее
значение (как в примере с пророчеством Ионы о гибели Ниневии, отмененной Богом в виду раскаяния ее жителей) [Эпизод, рассказанный в 3‑й главе Книги пророка Ионы.], сводить к этому самое их существо означало бы обессиливать христианскую эсхатологию и принципиально отвергать возможность апокалипсиса.
Идеи для мира явлений
имеют не только художественно-эротическую и религиозно-мистическую достоверность, но и логическую значимость, как общие родовые понятия (κοινόν, το εν επί πολλών, εν είδος εκαστον περί τα πολλά), причем эти понятия не суть только родовые имена, но выражают самые сущности предметов (οϋσίαι) [О смысловом
значении «идей» и «эйдосов» у Платона см.: Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии.
Конечно, и «чистый разум» софиен в своем основании, и он отражает свет Логоса, но он не
имеет абсолютного
значения, а есть состояние, свойственное именно данному разрезу бытия, и теряет свое
значение по мере углубления в софийную основу мира.
Там же, где мы
имеем полную и совершенную энтелехийность, духотелесность, это противопоставление теряет всякое
значение, ибо как дух не проявляет здесь своей, противящейся материи, спиритуальности, враждебности телу, так и тело не
имеет косности, материальности, пассивного сопротивления духу.
Оно не может поэтому
иметь самостоятельного
значения, существуя исключительно насчет блага, «приставая и прилепляясь к его природе»: ex bono oritur malum, пес fuit omnino unde oriri posset, nisi ex bono [Зло происходит от добра, и ни от чего иного, как от добра возникнуть не может (лат.).] [De nupt. et concup.
Не устраняется ли этим
значение всего Ветхого Завета, который
имел целью воспитанием еврейского народа подготовить в нем рождество Богоматери?
Существенное
значение для вопроса о поле
имеет беседа Спасителя с искушавшими его фарисеями.
Основное
значение здесь
имеет, конечно, известный текст Фил.
Жертва покаяния и искупления греха, приносимая человеком,
имеет заместительное
значение, она приносится от данного лица или общины как возмещение за их грехи.
Эта смерть жертвенного животного, с пролитием его крови,
имела прямое преобразовательное
значение в отношении к Голгофской жертве, как это и разъяснено ап. Павлом.
Хотя оно
имеет глубочайшее космическое
значение, проникая во все глубины мира, однако столь односторонний и исключительный космизм закрывает путь к его постижению.
Для этой таинственной силы, для этой благодати искусства
имеет сравнительно второстепенное
значение, каков его предмет, на чем именно отразилась небесная голубизна.
Поэтому и само искусство отнюдь не
имеет самодовлеющего
значения, оно есть лишь путь к обретению красоты.
Ибо как ни грандиозно это событие для России и для всего мира, но для проблемы власти и религиозных ее перспектив оно не
имеет решающего
значения.