Неточные совпадения
«Труднейшее постижение
для русской интеллигенции (и в этом, по-видимому, может, трагическая вина ее так называемой «оторванности» от народной
души) — есть ясное уразумение идеи Церкви» (Иванов В. Собр. соч.
И не умер в
душе этот миг свидания, этот ее апокалипсис, брачный пир, первая встреча с Софией [
Для понимания «первой встречи с Софией» С. Н. Булгакова важное значение имеет поэма В. С. Соловьева «Три свидания», в которой он поэтически описывает свои, аналогичные булгаковской, три «встречи» с Софией (см.: Соловьев В. С. «Неподвижно лишь солнце любви…» Стихотворения.
В
душе зрела «воля к вере», решимость совершить наконец безумный
для мудрости мира прыжок на другой берег, «от марксизма» и всяких следовавших за ним измов к… православию [Об идейной эволюции С. Н. Булгакова «от марксизма к… православию» см.: Булгаков С. Н. От марксизма к идеализму.
А
для того чтобы жизненно уверовать, опытно воспринять то, что входит в православие, вернуться к его «практике», нужно было совершить еще долгий, долгий путь, преодолеть в себе многое, что налипло к
душе за годы блужданий.
Религия не есть только музыка
души, она звучит
для меня, но и вне меня, надо мною, она не субъективна, но объективна, вернее, субъективно-объективна.
И этот незримо совершающийся в
душе жертвенный акт, непрерывная жертва веры, которая говорит неподвижной каменной горе: ввергнись в море, и говорит не
для эксперимента, а лишь потому, что не существует
для нее эта каменность и неподвижность мира, — такая вера есть первичный, ничем не заменимый акт, и лишь он придает религии ореол трагической, жертвенной, вольной отдачи себя Богу.
«Это чудо есть единое, которое есть не существующее (μη öv), чтобы не получить определения от другого, ибо
для него поистине не существует соответствующего имени; если же нужно его наименовать, обычно именуется Единым… оно трудно познаваемо, оно познается преимущественно чрез порождаемую им сущность (ουσία); ум ведет к сущности, и его природа такова, что она есть источник наилучшего и сила, породившая сущее, но пребывающая в себе и не уменьшающаяся и не сущая в происходящем от нее; по отношению к таковому мы по необходимости называем его единым, чтобы обозначить
для себя неделимую его природу и желая привести к единству (ένοΰν)
душу, но употребляем выражение: «единое и неделимое» не так, как мы говорим о символе и единице, ибо единица в этом смысле есть начало количества (ποσού άρχαί), какового не существовало бы, если бы вперед не существовала сущность и то, что предшествует сущности.
Как и в прочем невозможно мыслить что-либо, если думать о чуждом и заниматься другим, и ничего нельзя присоединять к предмету мысли, чтобы получился самый этот предмет, — так же следует поступать и здесь, ибо, имея представление другого в
душе, нельзя этого мыслить вследствие действия представления, и
душа, охваченная и связанная другим, не может получить впечатления от представления противоположного; но, как говорится о материи, она должна быть бескачественна, если должна воспринимать образы (τύπους) всех вещей, также и
душа должна быть в еще большей степени бесформенна, раз в ней не должно быть препятствия
для ее наполнения и просвещения высшей (της πρώτης) природой.
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть
душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и
для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
«На этом непостижимом хребте сверхбожественного Wo существует ощутимая
для всех чистых духов зияющая бездонность (Abgründlichkeit), и тогда приходит
душа в сокровенную неименуемость и непостижное отчуждение» (ib.).
Зачем и почему происходит эта эманация мира из единого Ничто, на это не может быть ответа, и не находим его мы и в учении Плотина: мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в то же время мир является у Плотина местом
для исправления и вразумления
душ, отяжелевающих и испадающих из лона абсолютного.
Во всяком случае, — и этому необходимо давать надлежащий вес при оценке Мейстера Эккегарта, — художник слова и спекулятивный метафизик слишком сильно и явно дают себя знать в его сочинениях, чтобы можно было принимать все его идеи за религиозно-мистические интуиции и откровения, и никогда нельзя уверенно сказать, опирается ли проповедь Эккегарта на опытные переживания, или же она рождается из загоревшихся в
душе его художественных образов и спекулятивных идей, которые он превращает в задачу
для осуществления опытным мистическим путем.
При недолжном, неправом к ним отношении силы
души мира становятся чарами природы, орудием
для колдовства, отсюда при магическом отношении к природе получается уклон в сторону религиозных извращений.].
Но неопределенное определяется и некоторым положительным суждением, и как
для глаза темное есть материя всякой невидимой краски, так и
душа устраняет все, что подобно свету в чувственно воспринимаемых вещах, и, не имея уже определения, подобна зрению, сохраняющемуся до известной степени и в темноте.
«
Для того, кому жизнь есть благо, она является таковым не потому, что есть соединение
души с телом, а потому, что зло отвращается добром, но смерть есть большее благо.
Вот важнейшее место, сюда относящееся: «если
душа благодаря ускоренному уходу освобождается от тела, то она ни в каком отношении не терпит ущерба и познала природу зла с тем, чтобы открылись заключенные в ней силы и обнаружились энергии творчества, которые оставались бы втуне при спокойном пребывании в бестелесном, ибо никогда не могли бы перейти в действие, и от
души осталось бы скрытым, что она имеет» (Enn. IV, Lib. VIII, cap. 5).], а в неблагоприятном
душа загрязняется и,
для того чтобы освободиться от телесных оков, должна подвергнуться очистительному процессу, которым является многократное перевоплощение в различные тела.
Если же это так, то, очевидно, разумные существа низошли из высшего состояния в низшее, и притом не только
души, заслужившие это нисшествие разнообразием своих движений, но и те существа, которые были низведены из высшего и невидимого состояния в это низшее и видимое
для служения всему миру, хотя и не по своему желанию: суете во твари повинуся не волею, но за повинувшаго ю на уповании (Рим. 8:20).
Всеобщая проницаемость тел может сочетаться с динамической их индивидуальностью в качестве центров
для разных воплощенных
душ, причем она выражается и в нарочитой связанности их с определенными телесными единицами (клетками).
И хотя бы естественно стихии сии, по причине вложенных в них противоположных качеств, далеко отвлекло одну от другой, удерживая каждую из них от смешения с противоположною, тем не менее
душа будет при каждой стихии, познавательной силой касаясь и держась свойственного ей, пока не произойдет опять стечения разъединенных стихий в одну совокупность
для восстановления разложившегося, что в собственном смысле есть воскресение и им именуется»…
«
Для всех: и умов, и
душ, и тел зло состоит в бессилии (ασθένεια) обладать свойственным jim благом и в отпадении от него» [De div. nom., 27 (Migne, IV, c. 728).
Муж, когда он находится в путешествии, то он не один, ибо имеет женой Шехину; а когда возвращается домой, то должен иметь общение с женой, причем
для этого «благого дела» Шехина посылает самые святые
души.
Новое рождение, связанное с такими муками и опасностью
для матери, есть не только искупление за греховность соединения, но и нормальный акт выведения
душ, имеющих родиться в мир Божий.
Розанов знает пол тела и телесное соединение, но плохо различает пол
души и брачность духа, потому
для него остается закрытой природа «третьего пола» («нечетных духов»), в которой он видит исключительно половое уродство «урнингов», гомосексуализм, вообще дефектность пола.
Поэтому-то оно и до сих пор не стало
для нас исполнившимся и в этом смысле обветшавшим преданием, «ветхим заветом», и этим, быть может, и объясняется то непонятное и загадочное обаяние, которое оно сохраняет над
душами и в христианскую эпоху (чего ведь нельзя в этом же смысле сказать о Ветхом Завете).
Христианство научает постигать мир не только как ризу Божества или космос, но и как «мир сей», темницу
для духа, оно вселяет в
души жажду освобождения от мира, стремление к прорыву за его грани.
При этом заранее исключается возможность того, что
душа, прошедшая чрез врата смерти, вообще не может возвратиться в отжившее и разрушенное смертью тело и его собою оживить, ибо и она потеряла способность оживлять тело, а не одно только тело утратило силу жизни; что поэтому воскрешение отцов сынами вообще невозможно, раз
душа сама должна воскресить свое тело или получить от Бога
для того силу, и никто другой не может ее в том заменить.
Воскрешение, как и рождение, есть творческий акт Божьего всемогущества, которым возвращается
душе усопшего животворящая ее сила, способность создать
для себя, соответственно своей природе, тело; оно есть излияние животворящей силы Божией на человеческую
душу, т. е. акт теургический.
Этим воскресением
душ отнюдь еще не предполагается
для всех открытое явление их в теле, напротив, скорее можно думать, что и эти ожившие
души еще не имеют тел и получают силу образовать их себе лишь при всеобщем воскресении.
Таковы признания великого нашего поэта, по общему мнению, жизнерадостного и ясного, как небо Эллады, но, как и оно, знавшего всю силу неутолимой тоски [И им вторит поэтическое признание великого мастера, исполненного трагической тоски, Микеланджело Буаноротти. (Мои глаза не видят более смертных вещей… Если бы моя
душа не была создана по образу Божию, она довольствовалась бы внешней красотой, которая приятна
для глаз, но так как она обманчива,
душа подъемлется к вселенской красоте.)]…
Пока искусство оставалось храмовым и само рассматривало себя лишь как средство
для культа, его
душа была вполне успокоена этим сознанием.