Неточные совпадения
Справедливо, что всякая реальность, будет ли то чужое «я» или внешний мир, установляется не рассудочно, но интуитивно, причем интуиция действительности имеет
корни в чувстве действенности, т. е. не гносеологические, но праксеологические [Ср. мою «Философию хозяйства», главу о «природе науки».].
Для рассудка («чистого разума») такое удостоверение, может быть, и является «мистическим» и установляется «верою», но это показывает только всю условность и недостаточность отвлеченно-рассудочного понимания познания, ибо
корень познания жизненно-прагматический, и понятие эмпирии должно уже наперед включать
в себя признак действенности, ощупывающей вещи и отличающей идеальности от реальностей (кантовские «талеры»
в воображении или
в кошельке) [Имеется
в виду рассуждение И. Канта
в «Критике чистого разума» (Кант И. Соч · ·
В 6 т. М., 1964.
Она имеет
корни в религиозном сознании.
Вообще «философия»
в отвлеченном, а потому и притязающем на абсолютность понимания — рационалистический имманешизм
в отрыве от цельности религиозного духа, есть специфически германское порождение,
корни свои имеющее
в протестантизме.
На «иудаизм» как один из «
корней» неокантианства Булгаков указывает также
в «Философии хозяйства» (М., 1990.
Однако закон непрерывности и непротиворечивости дискурсивного мышления имеет силу лишь
в его собственном русле, а не там, где разум обращается на свои собственные основы,
корни мысли и бытия, причем вскрываются для него непреодолимые, а вместе и неустранимые антиномии, которые все же должны быть им до конца осознаны.
«Мы дети вечности, а этот мир есть вырождение из вечного, и его воспринимаемость возникает
в гневе; его
корень есть вечная природа, но вырожденная ибо так было не от вечности, есть разрушение, и все должно возвратиться
в вечное существо»***.
И
в сердце человека слышится тот же неумолчный шепот: ты не
в себе имеешь
корень своего бытия, — ты сотворен.
Поскольку мир бытийными
корнями своими погружен
в Бога, он чужд свободы и связанных с нею разных возможностей, случайности и неверности; но поскольку он тварен и погружен
в ничто, он стоит под двусмысленным знаком категории возможности, выбора, многообразия.
В ней
корень их бытия, а без них и вне их не существует ничего.
В нем смертно как раз именно то, что делает его логическим, трансцендентальным, дискурсивным, но, конечно, бессмертен его софийный
корень, находящийся
в общей связности мышления — бытия.
Древний оккультизм и народный политеизм образуют подлинную основу платоновского идеализма [На это с особой энергией указывает о. П. Флоренский
в брошюре «Общечеловеческие
корни идеализма».
Здесь
в законные права вступает религиозная интуиция или вера: о нездешних
корнях нашего бытия нам может поведать только откровение, неизбежно выливающееся
в форму мифа, который затем уже может получить и философскую обработку, быть положен
в основу философемы.
Однако и там,
в этой тьме, станет слышим плач и скрежет зубовный, и там отверженная тварь будет судорожно корчиться
в тисках охватывающего ее ничто, но и здесь не найдет небытия, ибо Божие определение вечно и неотменно,
корни бытия своего мы имеем
в вечности и не властны исторгнуть их, не сильны даже этого захотеть…
Но уже очень рано
в мистической и святоотеческой литературе (вероятно, не без влияния неоплатонизма и гнозиса с его восточными
корнями) появляется иное воззрение.
Донжуанство имеет свои глубокие
корни в антиномической природе любви, но видеть
в третьем поле и третьем пути (помимо девства и брака) какое-то преодоление и победу, или же нечто эсхатологическое, нет никаких оснований.
Свет из тьмы, из темной глыбы
Вознестися не могли бы
Лики роз твоих,
Если б
в сумрачное лоно
Не впивался погруженный
Темный
корень их.
Поэтому спасителем человечества мог явиться только человек, и притом
в онтологическом своем естестве резюмирующий
в себе всю природу человека, иначе говоря, перво-Адам, самый
корень человеческого древа.
Внутреннее противоречие, которым разъедается «серая магия», состоит
в несоответствии его основы и фактического состояния, — софийности его
корня и антисофийности его бытия.
Из всех «секуляризованных» обломков некогда целостной культуры — культа искусство
в наибольшей степени хранит
в себе память о прошлом
в сознании высшей своей природы и религиозных
корней.
Отыскивая причины социального зла
в несовершенствах той или иной социальной функции, социологи обычно совсем не видят его общих и глубоких
корней, страдают
в понимании проблемы зла социологическим дальтонизмом и ограниченностью.
И лишь погружаясь
в себя, к своим собственным мистическим
корням во всеорганизме, ощущаем мы свою соборность, познаем себя как не-себя.
Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с
корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько
в свете быть возможно.
Виртуозность прямолинейности, словно ивовый кол, засела
в его скорбной голове и пустила там целую непроглядную сеть
корней и разветвлений.
Не успело еще пагубное двоевластие пустить зловредные свои
корни, как из губернии прибыл рассыльный, который, забрав обоих самозванцев и посадив их
в особые сосуды, наполненные спиртом, немедленно увез для освидетельствования.
Поняв чувства барина,
Корней попросил приказчика прийти
в другой раз. Оставшись опять один, Алексей Александрович понял, что он не
в силах более выдерживать роль твердости и спокойствия. Он велел отложить дожидавшуюся карету, никого не велел принимать и не вышел обедать.
— Солдат! — презрительно сказал
Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не сказал, — обратился к ней
Корней. — Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут
в детскую.