Неточные совпадения
Пред нами встает во всей трудности
вопрос об отношении
философии и религии.
Таковы предубеждения против религиозной
философии, благодаря которым и самый
вопрос о возможности религиозной
философии, или, что то же, философской догматики, чаще всего разрешается отрицательно (по этому случаю иронически припоминается формула схоластики: philosophia est ancilla theologiae [
Философия — служанка богословия (лат.) — высказывание итальянского историка XVI в.
Мифотворческий характер
философии открытое выражение находит у Платона, который с соблазнительным для философов безразличием и как будто с преднамеренной беспорядочностью от вершин диалектического исследования переходит к мифу и даже самые основные свои идеи нередко выражает мифом, предоставляя комментаторам решать
вопрос, как следует относиться к такого рода изложению, серьезно ли Платон говорит или шутит.
На основании сказанного о
философии и мифологии легко дать общий ответ на
вопрос: кто же был Платон и как понимать его двойственность?
Последняя измышлена в наши дни людьми, которые хотя и «занимаются
философией», изощряясь в философской технике, оттачивая формальное орудие мысли, но сами чужды философской тревоги или философского эроса и потому заменяет основные
вопросы философского миросозерцания («метафизики») философской методологией и гносеологией.
Насколько же при этом от
вопросов технических восходят к общим и принципиальным, то и они подпадают тому же закону — религиозной окачествованности
философии, хотя не всегда легко ее разглядеть [Так, напр., нелегко под «чистой логикой» Когена увидать скрытое в ней острие неоюдаизма.
Этими общими соображениями дается ответ и на более частный
вопрос, именно: возможна ли религиозная
философия определенного типа, напр, христианская (или даже частнее: православная, католическая, протестантская
философия).
Разумеется, то или иное построение может быть удачно или неудачно, это
вопрос факта, но плохая система христианской
философии вовсе не свидетельствует о том, что и не может быть хорошей или что христианская
философия вообще невозможна.
Истины религии, открывающиеся и укореняющиеся в детски верующем сознании непосредственным и в этом смысле чудесным путем, изживаются затем человеком и в его собственной человеческой стихии, в его имманентном самосознании, перерождая и оплодотворяя его [Гартман, среди новейших философов Германии обнаруживающий наибольшее понимание религиозно-философских
вопросов, так определяет взаимоотношение между общей
философией и религиозной
философией: «Религиозная метафизика отличается от теоретической метафизики тем, что она извлекает выводы из постулатов религиозного сознания и развивает необходимые метафизические предпосылки религиозного сознания из отношения, заложенного в религиозной психологии, тогда как теоретическая метафизика идет путем научной индукции.
Развитое в тексте понимание соотношения между
философией и религией дает иное его истолкование и в значительной мере снимает самый
вопрос о разнице между религиозной и общей метафизикой, ибо в существе они совпадают и могут различаться скорее в приемах изложения.
Относительно науки о религии уместно поставить тот же самый
вопрос, что и относительно религиозной
философии: нужна ли для религии наука о религии, имеет ли она положительный религиозный смысл или ценность?
Потому-то «чистая»
философия, притязающая на решающий голос и в
вопросах религиозного сознания, столь естественно приходит к отрицанию ипостасности Божества, видя в ней лишь недозволительный антропоморфизм или психологизм (наиболее воинствующими здесь являются представители «
философии бессознательного» — Гартман и Древе [Вот какими аргументами возражает Древе против личного характера Божества: «Индивидом дух называется в· конечной своей ограниченности и определимости материальным организмом…
Тот же
вопрос о творении — о теогоническом и теофаническом его смысле — подвергает глубокому философскому исследованию Шеллинг в последней своей системе (в «
Философии мифологии» и «
Философии откровения»).
Здесь возникает и общий
вопрос: насколько и в каком смысле является софийным то трансцендентальное или логическое сознание, исследованием которого больше всего занималась и занимается новая
философия?
Разумеется, для человечества, насколько оно живет в плоскости ума, а следовательно, до известной степени обречено на науку и
философию, должна иметь силу этика ума, существует обязанность логической честности, борьбы с умственной ленью, добросовестного преодоления преодолимых трудностей, но религиозно перед человеком ставится еще высшая задача — подняться над умом, стать выше ума, и именно этот путь указуют люди христианского, религиозного подвига [На основании сказанного определяется и наш ответ на
вопрос о «преображении разума», поставленный кн.
Безбожной
философии, не признающей божественной тайны, приходится или вовсе обойти этот
вопрос, как это, в сущности, и делает вся новая
философия, или же маскировать его неразрешимость, т. е. апеллировать к иррациональному, логически не дедуцируемому началу (Гартман и Шопенгауэр).
Является свидетельством эллинской мудрости и благочестия тот факт, что в греческом умозрении
вопросу о первоматерии мира было посвящено столь исключительное внимание, причем в учениях Платона, Аристотеля и Плотина он получил завершенное, исчерпывающее рассмотрение, к которому новая
философия ничего не умела прибавить.
И это потому, что здесь, в этом
вопросе, достигается предел
философии, кончается область логического выведения начал.
Мне уже приходилось давать посильный ответ на эти
вопросы в особом исследовании [
Философия хозяйства.
В настоящей работе основные идеи этого исследования получают дальнейшее развитие и углубление, а также рассматриваются и те
вопросы, которые преднамечены были для второй части «
Философии хозяйства» (именно этика и эсхатология хозяйства).
Нужно выделить самое зерно
вопроса о воскрешении, как он ставится «
Философией общего дела».
Неточные совпадения
Она знала, что в области политики,
философии богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в
вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он был совершенно лишен, у него были самые определенные и твердые мнения.
У него сидел известный профессор
философии, приехавший из Харькова собственно затем, чтобы разъяснить недоразумение, возникшее между ними по весьма важному философскому
вопросу.
— А ты, кажется, читаешь по
вопросам религии,
философии?
— XIX век — век пессимизма, никогда еще в литературе и
философии не было столько пессимистов, как в этом веке. Никто не пробовал поставить
вопрос: в чем коренится причина этого явления? А она — совершенно очевидна: материализм! Да, именно — он! Материальная культура не создает счастья, не создает. Дух не удовлетворяется количеством вещей, хотя бы они были прекрасные. И вот здесь — пред учением Маркса встает неодолимая преграда.
Эта
философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие
вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это было почти унизительно.