Неточные совпадения
Но тем с большей решительностью притязаниям «гнозиса» [Гнозис — в пер. с греч. означает «знание», «познание», здесь: вообще наука.], нисколько он
хочет заместить собой триединство
веры, надежды и любви, должно противопоставляться смирение верующей любви, которая одна «никогда не престанет,
хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13:8).
Нет ничего в
вере, чего бы не было раньше в ощущении (лат.) — парафраз известной формулы сенсуалистов: «Нет ничего в сознании… etc.». (под последним Мюллер разумеет опытный характер религии,
хотя, конечно, этот опыт и отличается от чувственного).].
Вера свободна от ига рассудочности (не
хочу сказать: разума, ибо она является выражением высшей разумности), рассудок презирает, в лучшем случае игнорирует и не понимает
веры.
Вера поэтому не враждует с знанием, напротив, сплошь и рядом сливается с ним, переходит в него:
хотя она есть «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр. 11:1), но уповаемое становится, наконец, действительностью, невидимое видимым.
Вера в этом смысле есть антиципация [Антиципация (от лат. anticipo-предвосхищаю) — в самом общем смысле слова означает способность предвосхищения (чаще всего какого-либо события).] знания: credo ut intelligam [Верю, чтобы понимать (лат.) — изречение, предписываемое Ансельму Кентерберийскому (1033–1109).],
хотя сейчас и не опирающаяся на достаточное основание: credo quia absurdum [Верю, ибо это нелепо (лат.) — слова, предписываемые Тертуллиану.].
И, прежде всего,
вера никогда не возникает без некоторого,
хотя для обоснования ее содержания и недостаточного, но для ее зарождения достаточного знания в предметах
веры.
Вера в Бога рождается из присущего человеку чувства Бога, знания Бога, и, подобно тому как электрическую машину нельзя зарядить одной лекцией об электричестве, но необходим
хотя бы самый слабый заряд, так и
вера рождается не от формул катехизиса, но от встречи с Богом в религиозном опыте, на жизненном пути.
Хотя собственная область
веры есть свышепознаваемое, трансцендентное Божество, но она распространяется и на то, что принципиально не недоступно для знания, однако таково лишь для данного момента: таковы не наступившие еще, но имеющие наступить события, вообще будущее, или же прошедшие, но вне человеческого ведения лежащие события — прошлое.
Внешняя принудительность истин
веры не отвечала бы основным требованиям религиозного сознания, и достоинству чтущего нашу свободу Божества не соответствовало бы насиловать нашу личность,
хотя бы даже логическим принуждением или насилием знания.
Вера станет очевидностью, подобной необходимости природной, на долю свободы останется лишь
хотеть Бога или не
хотеть, любить Его или враждовать к Нему.
В этой отчужденности от
веры заключается одна из поразительных особенностей нашей эпохи, благодаря которой одни, умы более грубые, видят в
вере род душевного заболевания, а другие — «психологизм», субъективизм, настроение, но одинаково те и другие не
хотят считаться с гносеологическим значением
веры как особого источника ведения и в религиозном опыте видят только материал для «религиозной психологии» или психиатрии.
Ошибочно поэтому думать, что
вера соответствует лишь детскому состоянию религиозного сознания, а в более зрелом возрасте заменяется и вытесняется знанием — философией и наукой (
хотя и «духовной»), вообще гнозисом.
Т. 4. Ч. 1. С. 457–459.] «о
вере чистого разума» (как ни противоречиво это словосочетание, ибо разум не верит, но доказывает,
вера же,
хотя и не противоразумна, но, так сказать, внеразумна).
Кант
хочет удержать религиозную
веру на той степени сознательности, какую вмещает «практический разум», и, делая ее слепой и алогичной, низводит на степень шлейермахеровского чувства.
Конечно, это облегчается благодаря рационалистическому предрассудку доктрины Канта, по которой
вера есть «разум»,
хотя и второго сорта, т. е. «практический»; следовательно, над ней тяготеет контроль и деспотическое правительство теоретического разума, сковывающего права
веры и ограничивающего ее компетенцию.
Учение Канта о «разумной
вере» страдает половинчатостью, это полувера-полуразум:
хотя ею переступается область познаваемого разумом, но в то же время разум не
хочет отказаться от своего господства и контроля и в этой чуждой ему области [Для противоречивости и двойственности идей Канта в вопросе о
вере характерна глава «Критики практического разума» под заглавием: «Каким образом возможно мыслить расширение чистого разума в практическом отношении, не расширяя при этом его познания как разума спекулятивного?» Здесь «теоретическое познание чистого разума еще не получает прироста.
Вера содержит в себе опознание не только того, что трансцендентное есть, но и что оно есть; она не может ограничиться голым экзистенциальным суждением, а включает и некоторое содержание: к ЕСИ всегда присоединяется некоторый,
хотя бы и минимального содержания, предикат, или к подлежащему — сказуемое.
Вообще, миф завладевает всеми искусствами для своей реализации, так что писаное слово, книга, есть в действительности лишь одно из многих средств для выражения содержания
веры (и здесь выясняется религиозная ограниченность протестантизма, который во всем церковном предании признает только книгу,
хочет быть «Buch-Religion» [Книжная религия (нем.).]).
Ведь религиозная
вера и мифотворчество не может же быть упразднено в своей области какой-либо философемой, и религия существует с большим достоинством вне всякой философии, нежели с несвободной, а потому и неискренней философией, которая как будто
хочет показать своей «апологетикой», что сама религия нуждается в апологии, задача апологетики, возомнившей себя религиозной философией, есть поэтому вообще ложная задача, одинаково недостойная и религии, и философии, ибо в ней соединяется отсутствие религиозной
веры и свободного философского духа.
Но как апостол говорит, что закон был воспитателем ко Христу, так и строгая школа науки должна предшествовать
вере,
хотя мы только через
веру, т. е. через обладание устраняющей всякие сомнения достоверностью, можем оправдаться, т. е. сделаться подлинно совершенными…
К счастью, дело обстоит наоборот: религия не утверждается на рассудочном постижении, она стоит в самой себе, и, напротив, для нее указанная антиномия как раз создает постоянный и незаменимый импульс, она есть нерв религии, придает ей глубину и движение и,
хотя и неразрешимая, она постоянно разрешаема в религиозной жизни, вновь и вновь переживаясь как источник религиозных озарений в пламени
веры.
Вера Израиля потому уже не была религией благого и милующего Отца всех людей, что она не могла и не
хотела быть всенародной и сверхнародной.
Поэтому воскрешение отцов, согласно федоровскому проекту, даже если бы оно было осуществимо, далеко еще отстоит от воскресения мертвых, чаемого христианской
верой, оно находится в другой от него плоскости, так же как и воскрешение Лазаря и другие чудесные воскрешения,
хотя они и совершались не натурально-магическим, хозяйственным, но чудесным путем.
Этот эволюционный монизм,
хотя и начинает с учения о боговоплощении Иисуса, фактически упраздняет живую
веру в распятого Бога.
Неточные совпадения
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей
вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту,
хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не
хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство?
Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия…
Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я привык к этим взглядам; но некогда они составляли мое блаженство. Княгиня усадила дочь за фортепьяно; все просили ее спеть что-нибудь, — я молчал и, пользуясь суматохой, отошел к окну с
Верой, которая мне
хотела сказать что-то очень важное для нас обоих… Вышло — вздор…
Вера больна, очень больна,
хотя в этом и не признается; я боюсь, чтобы не было у нее чахотки или той болезни, которую называют fievre lente [Fievre lente — медленная, изнурительная лихорадка.] — болезнь не русская вовсе, и ей на нашем языке нет названия.
— Послушай, — говорила мне
Вера, — я не
хочу, чтоб ты знакомился с моим мужем, но ты должен непременно понравиться княгине; тебе это легко: ты можешь все, что
захочешь. Мы здесь только будем видеться…