Неточные совпадения
И мнится, что в мучительной сложности этой таится своя
религиозная возможность, дана особая задача, свойственная историческому возрасту, и вся наша проблематика с ее предчувствиями и предвестиями
есть тень, отбрасываемая Грядущим [Ср. с высказыванием Т. Моммзена, которое любил повторять В. И. Иванов: «Мировые события, идя на землю, бросают вперед свои тени» (Иванов В. Собр. соч.
Но все это в то же время
есть не что иное, как многоликое хлыстовство [Хлыстовство —
религиозное мистическое сектантство, возникшее в России в конце XVII — начале XVIII в.
И однако здесь
есть диалектически оправданная ступень
религиозного самознания, хотя задерживаться и утверждаться только на ней — значит впадать в
религиозную реакцию, в которой сгущаются мистические сумерки.
Его постановка первоначально имеет в виду исключительно критический анализ
религиозного сознания, вскрытие предпосылок, суждений, категорий — словом, всего того, что дано в этом сознании, в нем как бы подразумевается и не может
быть из него удалено.
В своем отношении к общей проблеме религии Кант
был ослеплен и загипнотизирован собственной
религиозной доктриной и потому не мог посвятить трансцендентальному исследованию этой проблемы того внимания, которого именно от нею требовала бы логика трансцендентализма и простая последовательность.
В основе
религиозного отношения лежит поэтому основной и неустранимый дуализм: в религии, какова бы она ни
была в своей конкретной форме,
есть всегда два начала, два полюса.
Если эту
религиозную формулу перевести на язык философский, она получит такое выражение: религия
есть переживание трансцендентного, становящегося постольку имманентным, однако при сохранении своей трансцендентности, переживание трансцендентно-имманентного.
Точнее
было бы сказать «у Френсиса Ньюмена», у которого У. Джемс заимствовал термин «дважды рожденные» (см.: Джемс У. Многообразие
религиозного опыта. М., 1910.
Религиозный опыт в своей непосредственности не
есть ни научный, ни философский, ни эстетический, ни этический, и, подобно тому как умом нельзя познать красоту (а можно о ней только подумать), так лишь бледное представление о опаляющем огне
религиозного переживания дается мыслью.
«Мне шел 24‑й год, но уже почти десять лет в душе моей подорвана
была вера, и, после бурных кризисов и сомнений, в ней воцарилась
религиозная пустота.
Таков
был полусознательный
религиозный силлогизм, который делала душа: ничего или… все, все до последней свечечки, до последнего образка…
Поэтому
религиозное мироощущение неизменно сопровождается известным разочарованием в этом мире, пессимизмом в отношении к данному его состоянию, тем, что иногда зовется «мировой скорбью», но в то же время пессимизм этот
есть только тень, которую бросает свет радостной веры, сулящей победу над миром, подающей надежду на освобождение и спасение.
Для
религиозного самоощущения решающим остается одно: прикосновение Божества, вера, «яко
есть» [На значение пессимизма и потребности искупления указывают с особой настойчивостью философы пессимизма Гартман и Древе.
Всякая религия
есть по
сути религия спасения… как следует мыслить
религиозное отношение, чтобы через спасение добиться желаемого удовлетворения без противоречия с самим собой (нем.).
Итак, в
религиозном переживании дано — и в этом
есть самое его существо — непосредственное касание мирам иным, ощущение высшей, божественной реальности, дано чувство Бога, притом не вообще, in abstracto, но именно для данного человека; человек в себе и чрез себя обретает новый мир, пред которым трепещет от страха, радости, любви, стыда, покаяния.
Это положение
есть не только аналитическое суждение, выведенное на основании рассмотрения понятия религии, но вместе с тем и
религиозное синтетическое суждение a priori [Синтетические суждения a priori — в системе Канта такие суждения, которые увеличивают данное познание и при этом проистекают не из опыта, а из свойств человеческого мышления.].
Доказательства бытия Божия вообще уже самым появлением своим свидетельствуют о наступлении кризиса в
религиозном сознании, когда по тем либо иным причинам иссякают или затягиваются песком источники
религиозного вдохновения, непосредственно сознающего себя и откровением, но та вера, которая призывается сказать горе: «двинься в море» [«Иисус же сказал им в ответ:…если
будете иметь веру и не усомнитесь… то… если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, —
будет» (Мф. 21:21).], не имеет, кажется, ровно никакого отношения к доказательствам.
ЕСИ, синтетическое
религиозное суждение a priori,
есть единственная опора религии, без которой она не существует, подобно тому как искусство не существует без красоты или мораль без различия добра и зла.
Итак, на предварительный и общий вопрос «как возможна религия?» отвечаем: религия
есть непосредственное опознание Божества и живой связи с Ним, она возможна благодаря
религиозной одаренности человека, существованию
религиозного органа, воспринимающего Божество и Его воздействие.
Ибо и это ничто не
есть круглый нуль, но является величиной в высшей степени положительною: именно здесь разумеется то, что существует под покрывалом Майи [В древнеиндийской философии Майа означает иллюзорность бытия; под «покрывалом Майи» скрывается истинная сущность вселенной.], которое только застилает наш взор миром явлений; это положительное ничто и составляет подлинную, хотя и трансцендентную для нас действительность, по отношению к которой и установляется типически
религиозное отношение.
В замкнутом субъективизме, имманентизме и психологизме неповинна поэтому даже и эта религия, как бы ни
было скудно ее положительное учение о Боге [На это справедливо указывает Гартман, у которого вообще мы находим чрезвычайно отчетливую постановку проблемы религии в ее общей форме: он устанавливает, что «всякий объект
религиозной функции
есть бог; бог
есть не научное, но
религиозное понятие; наука может заниматься им, лишь поскольку она
есть наука о религии.
Ничто в каждом из этих четырех отношений
есть объект
религиозной функции или предмет
религиозного отношения.
Таким образом, буддизм
есть атеизм не в том смысле, чтобы он отрицал бога, т. е. предмет
религиозного отношения, но только в том, что он ничто, и privativum, делает богом.
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и бесконечном углублении в область божественного, в мире нельзя, однако, встретить Бога, в этом познании
есть бесконечность — в
религиозном смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Трансцендентное в самом общем смысле, т. е. превышающее всякую меру человеческого опыта, сознания и бытия, вообще «этого мира», дано в первичном
религиозном переживании, поскольку в нем содержится чувство Бога, — это
есть основная музыка религии.
Путь
религиозный в этом смысле необходимо
есть путь чуда и благодати.
Логика
религиозного сознания требует, чтобы Бог
был найден как безусловный не-мир, а мир как безусловный не-Бог, чтобы затем узреть мир в Боге и Бога в мире.
Если основная данность
религиозного вообще
есть трансцендентное, то основной формой
религиозного достижения χατ εξοχήν является молитва.
Религиозный гений необходимо
есть и великий молитвенник, и, в сущности, искусству молитвы только и учит вся христианская аскетика, имеющая высшей целью непрестанную («самодвижную») молитву, «молитву Иисусову» или «умное делание» [Учением о молитве полны произведения церковной аскетики, в частности творения св. Макария Великого, Симеона Нового Богослова, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Тихона Задонского, церковных писателей: еп.
Обычно это
религиозное опознание называется верой, которая и получает поэтому столь центральное значение в гносеологии религии: анализ природы веры
есть своего рода «критика
религиозного разума».
На этом основании можно и должно научаться вере, и правая вера, правые догматы, «православие»,
есть и задача для
религиозной жизни, а не одна только эмпирическая ее данность.
Поэтому содержание веры всегда превышает личный
религиозный опыт, вера
есть дерзание и надежда.
В
религиозной жизни нет застоя и неподвижности, как нет и неотъемлемых достижений и мертвых точек, здесь все и всегда в движении, вверх или вниз, вперед или назад, а потому мертвому успокоенному догматизму здесь не может
быть места.
И это объективное содержание веры имеет для верующего полную достоверность,
есть его
религиозное знание, полученное, однако, путем откровения.
Между тем, строго говоря, между
религиозной верой и «мистическим эмпиризмом» столь же мало общего, как и вообще между верой и познанием, в составе коего интуиция
есть, действительно, совершенно неустранимый элемент.
Вообще путь оккультного и даже мистического постижении мира отнюдь не
есть необходимо путь
религиозный, хотя и может соединяться с ним.
Но такое учение
есть пантеистический имманентизм и
религиозный эволюционизм, который составляет первородный грех оккультизма.
Герои веры,
религиозные подвижники и святые, обладали различными познавательными способностями, иногда же и со всем не
были одарены в этом отношении, и, однако, это не мешало их чистому сердцу зреть Бога, ибо путь веры,
религиозного ведения, лежит поверх пути знания [Вот какими чертами описывается
религиозное ведение у одного из светильников веры.
Таковы исключительно элементы религии, но вместе с тем все они и принадлежат сюда; нет чувства, которое не
было бы
религиозным (курс. мой), или же оно свидетельствует о болезненном и поврежденном состоянии жизни, которое должно тогда обнаружиться и в других областях.
«Для религии, правда, существенно размышление… но оно не направлено… на сущность высшей причины самой по себе или в ее отношении к тому, что одновременно
есть и причина и следствие; напротив,
религиозное размышление
есть лишь (!) непосредственное сознание, что все конечное существует лишь в бесконечном и через него, все временное в вечном и через него.
«Что мы ощущаем и воспринимаем в
религиозных переживаниях,
есть не природа вещей, а ее действие на вас.
«Обычное представление о Боге как отдельном существе вне мира и позади (?) мира не исчерпывает всеобщего предмета религии и
есть редко чистая и всегда недостаточная форма выражения
религиозного сознания…
Теория Шлейермахера, выражаясь современным философским языком,
есть воинствующий психологизм, ибо «чувство» утверждается здесь в его субъективно-психологическом значении, как сторона духа, по настойчиво повторяемому определению Шлейермахера (см. ниже), а вместе с тем здесь все время говорится о постижении Бога чувством, другими словами, ему приписывается значение гносеологическое, т. е.
религиозной интуиции [Только эта двойственность и неясность учения Шлейермахера могла подать повод Франку истолковать «чувство» как
религиозную интуицию, а не «сторону» психики (предисл. XXIX–XXX) и тем онтологизировать психологизмы Шлейермахера, а представителя субъективизма и имманентизма изобразить пик глашатая «
религиозного реализма» (V).], а именно это-то смещение гносеологического и психологического и определяется теперь как психологизм.
Но эта неопределенность и алогичность религии
есть совершенный nonsens, неосуществимая утопия, и как ни воздерживается сам Шлейермахер от каких-либо высказываний о предмете религии, но и у него неизбежно получается хотя минимальная и расплывчатая, но все-таки отнюдь не алогическая догматика, приближающая его то к Спинозе, то к пиетизму [Пиетизм (от лат. pietas — благочестие) — направление в религии, ставящее
религиозное чувство выше
религиозных учений.].
Это
есть не наивный, но утонченный атеизм (я разумею здесь, конечно, не личную религиозность Шлейермахера, которая не подлежит сомнению, но
религиозную философию его «Речей»).
«Как бы ни
было справедливо, что
религиозное чувство составляет самое внутреннее зерно
религиозной жизни, все же истинно
религиозное чувство
есть лишь такое, которое возбуждается
религиозными представлениями объективной (хотя бы и относительной) истины.
«Для того чтобы сделаться связной истиной, представления, являющиеся предпосылкой
религиозного чувства, должны
быть извлечены из темной, неясной их связности в чувстве, соотнесены между собою и приведены в систематическую связь — словом, развиты и переработаны в
религиозное мировоззрение» (32).
«Ревностное и доставляющее наслаждение занятие христианским искусством не только не говорит о положительном отношении к
религиозному его содержанию, напротив, свидетельствует о таком отчуждении и отдалении от его живого
религиозного содержания, что уже исчезла склонность к оппозиции против связанного с ним искусства и уступила место объективному историко-эстетическому отношению» (41). «Поэтому эстетическое
религиозное чувство не
есть подлинное и серьезное
религиозное чувство» (39), хотя, конечно, этим не отрицается вспомогательная роль искусства для религии.
Впрочем, это не мешает Гартману считать, что «мистическое и
религиозное чувство собственно и
есть творческое начало в религии, подобно эстетическому чувству в искусстве» (44).
Чувство находится, следовательно, на пороге
религиозного сознания и подготовляет содержание его актов; оно
есть, так сказать, топливо для действия аппарата, но не самый аппарат!
Неточные совпадения
Теперь Алексей Александрович намерен
был требовать: во-первых, чтобы составлена
была новая комиссия, которой поручено бы
было исследовать на месте состояние инородцев; во-вторых, если окажется, что положение инородцев действительно таково, каким оно является из имеющихся в руках комитета официальных данных, то чтобы
была назначена еще другая новая ученая комиссия для исследования причин этого безотрадного положения инородцев с точек зрения: а) политической, б) административной, в) экономической, г) этнографической, д) материальной и е)
религиозной; в-третьих, чтобы
были затребованы от враждебного министерства сведения о тех мерах, которые
были в последнее десятилетие приняты этим министерством для предотвращения тех невыгодных условий, в которых ныне находятся инородцы, и в-четвертых, наконец, чтобы
было потребовано от министерства объяснение о том, почему оно, как видно из доставленных в комитет сведений за №№ 17015 и 18308, от 5 декабря 1863 года и 7 июня 1864, действовало прямо противоположно смыслу коренного и органического закона, т…, ст. 18, и примечание в статье 36.
Третье: она
была религиозна и не как ребенок безотчетно религиозна и добра, какою
была, например, Кити; но жизнь ее
была основана на
религиозных убеждениях.
У него
была способность понимать искусство и верно, со вкусом подражать искусству, и он подумал, что у него
есть то самое, что нужно для художника, и, несколько времени поколебавшись, какой он выберет род живописи:
религиозный, исторический, жанр или реалистический, он принялся писать.
Быт инородцев
был исследован в политическом, административном, экономическом, этнографическом, материальном и
религиозном отношениях.
Долго еще находился Гриша в этом положении
религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны
были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.