Неточные совпадения
В этом
смысле понятие безбожной религии содержит contradictio in adjecto [«Противоречие в определении» (лат.) — логическая ошибка; напр.: «круглый квадрат».], внутренне противоречиво, ибо существо религии именно и состоит в опытном опознании того, что Бог есть, т. е. что над миром имманентным, данным, эмпирическим существует мир иной, трансцендентный,
божественный, который становится в религии доступным и ощутимым: «религия в пределах только разума» [Название трактата И.
На пути оккультного познания, как и всякого познания вообще, при постоянном и бесконечном углублении в область
божественного, в мире нельзя, однако, встретить Бога, в этом познании есть бесконечность — в религиозном
смысле дурная, т. е. уводящая от Бога, ибо к Нему не приближающая.
Значение веры в этом
смысле выдвинуто было в полемике с Кантом уже Якоби, который считал областью веры не только бытие
божественного мира, но и эмпирического, и таким образом профанировал или, так сказать, секуляризировал понятие веры [«Durch den Glauben wissen wir, dass wir einen Körper haben (!) und dass ausser uns andere Körper und andere denkende Wesen vorhanden sind.
Вообще виды «откровения», как и предметы его, могут быть различны: и природные, и
божественные, и демонические (так наз. у отцов церковных «прелесть»); оно может исходить из разных миров и иерархий, и само по себе «откровение» с выражающим его мифом, понимаемое в
смысле формально-гносеологическом, может иметь различное содержание: и доброе и злое, и истинное и обманное (ибо ведь и сатана принимает вид ангела света), поэтому сам по себе «откровенный» или мистический характер данного учения говорит только об интуитивном способе его получения, но ничего еще не говорит об его качестве.
Чем более человек заставляет в разумном мышлении действовать за себя самое дело, отказывается от своей обособленности, относится к себе как к всеобщему сознанию, его разум не ищет своего в
смысле особного, и тем менее может он впасть в это противоречие, ибо он, разум, и есть самое дело, дух,
божественный дух» (17) [Ср. там же.
«Тот, кто мудро познал, как надо любить (έ ρφν) Бога, который превыше слова и знания и всяческого отношения в каком бы то ни было
смысле и свободен от природы (έζηρμένου και φύσεως), кто оставит все чувственное и мыслимое, всякое время и вечность (αιώνα) и место, и вполне освободится наконец от всякой действенности (ενεργείας), возбуждаемой чувствами, или словом, или умом, тот достигнет несказанным и непостижимым образом
божественной сладости, превосходящей слово и ум; этот путь и слово ведомы только подающему таковую благодать Богу и удостоившимся ее получить от Бога, здесь не привносится ничего природного или книжного, раз уже все, что может быть сказано или познано, совершенно преодолено и покрыто молчанием» [Migne, 91. col. 1153 (Ambiguorum liber), ό δε θεός απλώς και αορίστως υπέρ πάντα τα οντά εστί, τα περιέχοντα τε καί περιεχόμενα… αρά σωφρόνως ό διαγνούς πώς έρ^ν του θεού δει, του υπέρ λόγον καί γνώσιν και πάσης απλώς της οιασδήποτε παντάπασι σχέσεως, έζηρημένου και φύσεως, πάντα τα αίσθητά καί νοητά καί πάντα χρόνον και αιώνα καί τόπον ασχέτως παρελεύσεται καί πάσης τελευταϊον όλης της Kai αϊσθησιν και λόγον καί νουν ενεργείας εαυτόν ύπερφυώς απογυμνώσας ά'ρ'ρήτως τε καί αγνώστως της υπέρ λόγον καί νουν θείας τερπνότητος έπιτεύξεται, καθ' δν οϊδε τρόπον τε καί λόγον ό την τοιαύτην δωρούμενος χάριν θεός καί οίταύτην παρά θεοΰ λαβείν αξιωθέντες, οϋκετ ουδέν φυσικόν ή γραπτόν έαυτφ συνεπικομιζόμενος, πάντων αύτφ των λεχθήναι ή γνωσθήναι δυναμένων παντελώς ύπερβαθέντων καί κατασιγασθέντων.].
И даже «первейший открыватель и самый всеобщий носитель свойств беспредикатного Эн, Метатрон, первородный сын божий, стоящий во главе всех других Зефиротов и управляющий ими» (69), которому усвояются все предикаты Иеговы, «имя которого есть как имя Божие», «несмотря на всю возвышенность свою над другими Зефиротами, отнюдь не имеет
божественной природы; он есть тварь в ряду других тварей, хотя бы первейшая и более чистая… он называется ангелом и причисляется к Зефиротам, называется слугою Иеговы, хотя и старейшим; точно так же Метатрон носит название Адама Кадмона83, первого небесного человека, в том
смысле, что он есть первое и совершеннейшее творение Божие, по образу которого создан и Адам, — поэтому Метатрону часто усвояется эпитет creatus»84 (71).
Даже беглое знакомство с учениями отрицательного богословия оставляет убеждение, что о
божественном Ничто говорится в них далеко не в одинаковом
смысле, и в сумеречных полутонах отрицательных определений таятся двусмысленности, многомысленности и противоположности.
Можно сказать, что религиозная философия не знает более центральной проблемы, нежели о
смысле божественного Ничто.
Учение о премирности или трансцендентности Божества, о
Божественной Тайне, приоткрываемой Откровением, и составляет подлинный
смысл отрицательного богословия у большинства христианских его представителей, хотя это далеко не всегда выражается у них с достаточной четкостью, последовательностью и ясностью.
В этом
смысле следует понимать, когда говорится, что в душе есть еще несовершенство, пока «она созерцает Бога, насколько Он есть троица» (1,163); совершенство наступает лишь при созерцании «schlechthin Eine», «ungestaltete Wesen der göttlichen Persönlichkeit» [Совершенно единое, бесформенная сущность
божественной личности (нем.).] (ib.).
К сожалению, вполне ясного и недвусмысленного ответа метафизика Беме здесь не дает, хотя преобладающее от нее впечатление сводится к тому, что Ничто имеет здесь
смысл не трансцендентного НЕ-что, но того
божественного мэона или же диалектического ничто, в котором с имманентной закономерностью мистической диалектики выявляется
божественное все, вследствие чего это ничто соответствует лишь определенному положению или диалектическому моменту в Божестве.
Здесь мы имеем только метафорические выражения,
смысл которых, однако, тот, что для Ничто этот переход не свободен, но вынуждается некоей
божественной необходимостью, потребностью самооткровения, голодом (Hunger), стремлением (sich sehnen), вожделением (Begierde), т. е. аффективными состояниями (настолько можно говорить об аффектах в Божестве).
Тварная природа, по общему
смыслу системы Беме, есть последняя, наиболее периферическая форма откровения или
божественного самопорождения.
Вообще вопрос собственно о творении духов — ангелов и человека — остается наименее разъясненным в системе Беме, и это делает ее двусмысленной и даже многосмысленной, ибо, с одной стороны, разъясняя Fiat в
смысле божественного детерминизма, он отвергает индетерминистический акт нового творения, но в то же время порой он говорит об этом совершенно иначе [«Воля к этому изображению (ангелов) изошла из Отца, из свойства Отца возникла в слове или сердце Божием от века, как вожделеющая воля к твари и к откровению Божества.
Поэтому при противопоставлении творения и эманации главный спор идет не о Боге, но о мире, не о
божественной основе мира, но об его тварной природе: есть ли мир только пассивно рассеивающая и ослабляющая лучи
божественного света среда, или же он по-своему собирает, отражает и проявляет их? есть ли особый фокус мира, возможен ли мир наряду с Абсолютным и как и в каком
смысле возможен?
Поэтому творение есть абсолютно-свободное, лишь в себе самом имеющее
смысл и основу, абсолютно-самобытное движение
божественной любви, любовь ради любви, ее святое безумие. Dieu est fou de l'homme [Бог помешан на человеке (фр.).], — вспоминает Шеллинг дерзновенно-проникновенное выражение французского писателя: с безумием любви Бог хочет «друга» (другого), а этим другом может быть только человек.
Божественное триединство, Бог-Любовь, в Своем замкнутом, самодовлеющем, вечном акте
Божественной, субстанциальной Любви внеполагает (в
смысле матафизической внеположности) предмет этой
Божественной Любви, любит его и тем изливает на него животворящую силу триипостасной Любви.
То, что Бог существенно и потому предвечно, вневременно представляет (отлично сознаем всю неточность этих выражений, но пользуемся ими за отсутствием надлежащих для того слов в языке человеческом), надо мыслить в
смысле реальнейшем, как ens realissimum, и именно такой реальнейшей реальностью и обладает Идея Бога,
Божественная София.
Приписать Софии такую Вечность значило бы превратить ее в
Божественную Ипостась, т. е. стереть всякую грань между нею и Богом, между тем как эта грань должна быть установлена столь же безусловно, как и между Богом и тварью, хотя и в ином
смысле.
Православная Церковь чтит зачатие Богоматери, предвозвещенное ангелом «богоотцам» Иоакиму и Анне (подобно тому, как она чтит и зачатие св. пророка Иоанна Предтечи), но в то же время не изъемлет этого зачатия из общего порядка природы, не провозглашает его «непорочным» в католическом
смысле [В службе Зачатию Богородицы (Минея месячная, декабрь), в стихирах на «Господи воззвах» читаем: «Пророческая речения ныне исполняются: гора бо святая в ложеснах водружается; лествица
божественная насаждается: престол великий царев приуготовляется: место украшается боговходимое; купина неопалимая начинает прозябати, мироположница святыни уже истекает…
Но всемогущество Божие неотделимо от
божественной любви-смирения, и «творчество» без цели, без
смысла и, главное, без любви, — творчество ради творчества, jeu divin в упоении собственной мощью (чувство очень естественное для невсемогущего, завистливого, склонного к хвастливому самолюбованию существа), чуждо всемогуществу Божию, себя знающему и абсолютно спокойному.
Историческое рождение человека, существа свободного и богоподобного, не только предполагает рождение в собственном
смысле, т. е. акт
божественного всемогущества, вызывающий к бытию новые жизни и осуществляющийся через брачное соединение супругов или вообще лиц разного пола, но и некое самосотворение человека.
Ведь следует различить действие Бога в мире, хотя и совершаемое в человеке и чрез человека (что и есть теургия в собственном и точном
смысле слова), от действия человеческого, совершаемого силой
божественной софийности, ему присущей.
Без ее освящающего и животворящего воздействия человечество не могло бы близиться к разрешению тех творческих задач, которые правомерно ставятся перед ним на этом пути, и в этом
смысле теургия есть
божественная основа всякой софиургии.
Человеческое вдохновение в высших своих проявлениях в известном
смысле также достигает боговдохновенности, поскольку оно становится причастно
божественной Софии, откровения Бога в мире.
С одной стороны, мир, созданный силой
божественной любви, премудрости и всемогущества, имеет в них незыблемую свою основу, и в этом
смысле мир не может не удаться,
божественная премудрость не способна допустить ошибки,
божественная любовь не восхощет ада как окончательной судьбы творения.
И если в Слове Божием так определенно предустановляется его наличность, то делается это, очевидно, в силу
божественного предвидения, распространяющегося и на тварную свободу, но не в
смысле его неизбежности, как вытекающей из воли Божией.