Неточные совпадения
Дело было вот в чем. Когда
профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красного цвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, что ли.
Благодаря тому, что ассистент отозвал
профессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча, и получилось вот что: в то время как в диске вне луча зернистые амебы лежали вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал
красный заостренный меч, происходили странные явления.
Во второй вечер
профессор, осунувшийся и побледневший без пищи, взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а в третий день он перешел к первоисточнику, т. е. к
красному лучу.
Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть не перервал ее пополам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке было приписано кудрявым почерком: «Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый
профессор на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала «
Красный ворон», издания ГПУ».
— Панкрат!! — истерически закричал Персиков, и тотчас в углу выкинул
красный сигнал и мягко прозвенел телефон. — Панкрат! — повторил
профессор. — Я слушаю.
— Владимир Ипатьич! — прокричал голос в открытое окно кабинета с улицы Герцена. Голосу повезло: Персиков слишком переутомился за последние дни. В этот момент он как раз отдыхал, вяло и расслабленно смотрел глазами в
красных кольцах и курил в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже с некоторым любопытством он выглянул в окно и увидал на тротуаре Альфреда Бронского.
Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточки по остроконечной шляпе и блокноту. Бронский нежно и почтительно поклонился окну.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал
профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал
красный сноп луча.
О луче и катастрофе 28-го года еще долго говорил и писал весь мир, но потом имя
профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло, как погас и самый открытый им в апрельскую ночь
красный луч.
Неточные совпадения
Вставал
профессор со стаканом
красного вина, высоко подняв руку, он возглашал:
Вот обернулся к депутату, сидящему сзади его,
профессор Милюков, человек с круглой серебряной головкой,
красным личиком новорожденного и плотным рядом острых блестящих зубов.
У этого
профессора было две дочери, лет двадцати семи, коренастые такие — Бог с ними — носы такие великолепные, кудри в завитках и глаза бледно-голубые, а руки
красные с белыми ногтями.
Темные молодые личности делали мне из вяза луки и самострелы; высокий штык-юнкер с
красным носом вертел меня на воздухе, как щепку, приучая к гимнастике. Только «
профессор» по-всегдашнему был погружен в какие-то глубокие соображения, а Лавровский в трезвом состоянии вообще избегал людского общества и жался по углам.
«Помилуйте, — закричал
профессор, — это гнусная пародия на превосходную оду Ломоносова». Я смешался,
покраснел и поспешил начать: