Неточные совпадения
Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали
профессора Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа,
в который был заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб.
В тот момент, когда Персиков менял увеличение с пяти на десять тысяч,
дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал...
Полусвет был
в коридорах института.
Профессор добрался до комнаты Панкрата и долго и безуспешно стучал
в нее. Наконец за
дверью послышалось урчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат
в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках предстал
в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.
Панкрат повернулся, исчез
в двери и тотчас обрушился на постель, а
профессор стал одеваться
в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкую шляпу, затем, вспомнив про картину
в микроскопе, уставился на свои калоши и несколько секунд глядел на них, словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую, но та не полезла.
— Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий… —
Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желая налезать на правую, и пошел к выходу
в одной калоше. Тут же он потерял носовой платок и вышел, хлопнув тяжелою
дверью. На крыльце он долго искал
в карманах спичек, хлопая себя по бокам, не нашел и тронулся по улице с незажженной папиросой во рту.
Вместо Панкрата послышалось за
дверью странное мерное скрипенье машины, кованое постукиванье
в пол, и
в кабинете появился необычайной толщины человек, одетый
в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его, механическая, нога щелкала и громыхала, а
в руках он держал портфель. Его бритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку. Он по-военному поклонился
профессору и выпрямился, отчего его нога пружинно щелкнула. Персиков онемел.
Был очень солнечный августовский день. Он мешал
профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков
в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами
в приоткрытую
дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух
в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.
Панкрат совершенно одурел у
двери, побледнел и онемел. Иванов вскочил, схватил лист и, подчеркивая острым ногтем строчку, закричал
в уши
профессору...
Неточные совпадения
«Семейные бани И. И. Домогайлова сообщают, что
в дворянском отделении устроен для мужчин душ
профессора Шарко, а для дам ароматические ванны», — читал он, когда
в дверь постучали и на его крик: «Войдите!» вошел курчавый ученик Маракуева — Дунаев. Он никогда не бывал у Клима, и Самгин встретил его удивленно, поправляя очки. Дунаев, как всегда, улыбался, мелкие колечки густейшей бороды его шевелились, а нос как-то странно углубился
в усы, и шагал Дунаев так, точно он ожидал, что может провалиться сквозь пол.
— Не может быть: это двое делали, — отрывисто отвечал
профессор и, отворив
дверь в другую комнату, закричал: — Иван Иванович!
Я любил этот шум, говор, хохотню по аудиториям; любил во время лекции, сидя на задней лавке, при равномерном звуке голоса
профессора мечтать о чем-нибудь и наблюдать товарищей; любил иногда с кем-нибудь сбегать к Матерну выпить водки и закусить и, зная, что за это могут распечь, после
профессора, робко скрипнув
дверью, войти
в аудиторию; любил участвовать
в проделке, когда курс на курс с хохотом толпился
в коридоре.
Кажется, что Оперов пробормотал что-то, кажется даже, что он пробормотал: «А ты глупый мальчишка», — но я решительно не слыхал этого. Да и какая бы была польза, ежели бы я это слышал? браниться, как manants [мужичье (фр.).] какие-нибудь, больше ничего? (Я очень любил это слово manant, и оно мне было ответом и разрешением многих запутанных отношений.) Может быть, я бы сказал еще что-нибудь, но
в это время хлопнула
дверь, и
профессор в синем фраке, расшаркиваясь, торопливо прошел на кафедру.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежно-белой палаты, университетской палаты, амфитеатр с громоздящимися студенческими головами и седая борода профессора-венеролога… Но быстро я очнулся и вспомнил, что я
в полутора тысячах верст от амфитеатра и
в сорока верстах от железной дороги,
в свете лампы-«молнии»… За белой
дверью глухо шумели многочисленные пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый зимний снег.