Неточные совпадения
Но рубля в день он не наколачивал. Не то
что те двое лихачей. Каждый из них либо два с полтиной, либо три и три с четвертаком привезет. Толстый-то сам хозяйствует,
а молодой — работник, так тот из выручки себе откинет не меньше двух двугривенных.
Ефим доволен хоть тем,
что в розовом доме опять живет барин как следует, уже третий год, хотя и этот барин занимается не дворянским делом, не предводителем служит,
а в правлении частного общества.
—
А тебе
что? — спросил через Гришку Ефим и повел, на особый манер, своими толстыми властными губами.
— Ишь ты! — насмешливо выговорил Гришка и стал глядеть вбок на Ваньку. —
А ты, дяденька, нам отрапортуй: правда ли,
что Александр Ильич, как еще молоденький был,
чем там ни на есть проштрафился в Питере и как, ровно слыхали мы, под присмотром жил у себя в вотчине?.. Еще перед тем, как ему жениться…
Теперь, в городе, с того времени, как она осталась без детей, досугу у ней очень много… Она рада была бы войти в хозяйство, но так уж заведено,
а Александр Ильич не любит, чтобы менялось то,
что раз заведено. С этою чертой его характера, и не с нею одной, бороться трудно, да она и не желает.
А когда подошел им возраст"готовиться", явились на очередь и"лицей"и"институт". Она, впервые, сильно протестовала и не отстояла своего протеста. Это желание отца было первым признаком того,
что прежний Гаярин, тот человек, в которого она уверовала девушкой, чьею женой стала после тяжкой борьбы, уже покачнулся.
Вышло так,
что Сережа попал в подготовительное училище,
а Лили в тот же год отвезена была в Смольный, — разумеется, в дворянское отделение,
а не в Елизаветинское.
Ни тогда, ни теперь он не хотел заглянуть поглубже в душу этой женщины и распознать: полно, одно ли влечение к блестящему мужчине решило ее судьбу,
а не другое
что, не то,
чем он был в ту пору?
Как женщина передовых идей, — Александр Ильич слово"передовой"произносил про себя с легкою усмешкой, — она должна же понимать,
что любовь к детям для себя есть не"альтруизм",
а чистейшее себялюбие,
что детей только испортишь, держа при себе слишком долго, под давлением чересчур высокой температуры материнских забот, страхов, волнений и пристрастий.
О злоязычии, клевете и диффамации он никогда не думал,
а теперь способен, менее
чем когда-либо, смущаться ими. Он выработал себе такой тон со всеми,
что у него не было с тех пор, как он переехал из деревни, — не то
что"истории",
а даже простого недоразумения. Да и в деревне было то же самое.
— Предлагало какое-то société [общество (фр.).], — они так нынче величают свои товарищества, — да, кажется, дрянцо какое-то… Обещали гастролеров, будто бы и Ермолову, и еще кого-то на несколько спектаклей получить… Но субсидию запросили сразу.
А наш лорд-мэр и обыватели на это очень крепоньки… В театре полы расшатались давно, да и крыша кое-где течет… Уж, право, и не знаю, — кончил он с усмешкой, —
чем мне по вечерам развлекать господ дворян?
—
А скажу то,
что надо через это пройти, но не затем, чтобы забывать обо всем другом…
А теперь, Бог его знает,
что у него там, под его долгою гривой, в мозгу шевелится.
Проживает-то он на моем попечении за одно,
а, может, высиживает в себе совсем другое… и вместо того, чтобы пользоваться своим житьем в городе, откуда ему разрешается и в Москву съездить иной раз, и в Петербург, он продолжает сношения с самым, уже
что ни на есть, нелегальным народом в России и за границей!
Теперь охоты нет,
а если бы он
что и прочел ей, то не из прежних авторов и не с тою целью.
Пора ей быть с ним солидарной и понять,
что пришло время жить настоящими интересами,
а не фрондировать бесплодно, портить себе все замашками каких-то заговорщиков,"кажущих кукиш в кармане".
Он не узнавал ее. Откуда этот взгляд, возбужденность жестов и тона?"Восторженность"ее проявлялась прежде иначе, сентиментально, мечтательно, в разных идеях и стремлениях, во фразах, которым он же ее научил, в привычке обо всем говорить"с направлением". Но тут зазвучало нечто иное. И все-таки он не хотел сейчас же отвести удар,
а ждал, к
чему она придет.
— Не смейте говорить мне «ты»!Я не жена вам, не подруга! Вы должны были сейчас же сознать всю правду моих слов и сказать мне, если в вас теплится хоть капля прежних убеждений: «Да, Нина, я падаю, поддержи меня!»
А что я вижу? Вы и теперь хотите обращаться со мной точно с сумасшедшей. Господи!
А тут с первых его слов она почувствовала бесповоротно,
что прежний Гаярин действительно умер. И вдруг ей стало тошно, пусто, точно она в гробу лежит, живым покойником, засыпанным землей.
— Ну, скажите,
что я клевещу на вас, скажите!.. С
чем вы сами пришли ко мне сейчас? Отдать в мягкой форме приказ, чтобы я отказала от дома Ихменьеву? Вы отлично знаете,
что он не опасен,
что он пострадал из-за самого пустяка,
что занимается он не политикой,
а своими книжками. Но вы кандидат в губернские сановники! В вашем доме таких господ не должны встречать. Вот
что! Вы сами не могли бы выбрать лучшего доказательства того, во
что вы обращаетесь теперь!..
Почему она с тех пор, как в муже ее начала происходить его"эволюция", — она знала это слово Александра Ильича, — не предостерегала его исподволь, умно, с тактом, не будила в нем, умело и настойчиво, тех идеалов, которыми он жил несомненно, и не один год,
а всю свою молодость? Потому
что она платила дань чувственности, мужчина преобладал над нею, боязнь потерять его, лишиться навсегда его ласк удерживала ее.
И теперь тот же инстинкт говорит в ней, и с ним надо бороться, помнить,
что время страсти прошло,
что у ней седые волосы,
что муж только снисходит к ее женской слабости,
а любви в нем к женщине уже нет, и не огорчаться этим.
Она должна была сознаться,
что никогда не думала в этом именно направлении,
а только огорчалась, недоумевала или затаивала в себе наплывы недовольства и недоумения.
— Ты меня любишь? Но любовь разная бывает, Нина. Постарайся получше понять твоего мужа и доказывать,
что его личность для тебя предмет уважения,
а не диких обличений.
— Я повторю то же,
что оказал тебе там. Если тебе угодно принимать господ Ихменьевых, пускай они будут твои гости. Даже в эпоху моих крайних увлечений я не очень-то льнул к таким полукомическим мученикам, в которых, правда, мало опасного, да и героического еще меньше…
А теперь… пора спать. Поздно…
— Верю, верю-с! — наконец вымолвил он, и обе пряди волос спустились ему на худые щеки с подозрительным румянцем. — Но
что же делать? Не сами люди иногда виновны в том,
что должны разойтись,
а время, обстановка, обязательные отношения…
—
Что ж? — наконец выговорил он и взял шапку с соседнего стула. — Дифференциация происходит теперь и пойдет все гуще забирать. Прогресс-то, Антонина Сергеевна, не прямой линии держится,
а спирали, и — мало еще — крутой спирали.
Давно ли Александр Ильич говорил о ней, как о презренной личности, возмущался тем,
что ей повсюду почет и прием,
а теперь — она их гостья. И он с ней любезен, потому
что она очень влиятельна в губернии; если бы хотела, могла бы кого угодно провести в какую угодно выборную должность…
А об этом Никсе муж ее выражался как о"гадине"и подозревал его в несказуемых тайных пороках.
Никогда она еще так не раздваивалась. И ее, быть может, впервые посетило такое чувство решимости — уходить в свою раковину, не мирясь ни с
чем пошлым и гадким, не открывать своей души, не протестовать, не возмущаться ничем,
а ограждать в себе и от мужа то,
чего никто не может отнять у нее. Только так она и не задохнется, не разобьет своей души разом, сохранит хоть подобие веры в себя и свои идеалы.
Она тут же дала себе слово отныне не делать никаких замечаний вслух, уйти в себя,
а наружно исполнять все,
что будет от нее требовать новое общественное положение Александра Ильича.
— Ты очень обсиделась, — продолжала кузина, — там, в твоем губернском городе. У меня теперь бывает много народу, гораздо больше,
чем прежде… Я ведь вроде тебя, была simpliste, нетерпима.
А теперь… все это — вопросы направления, цвета не важны… в моих глазах. Везде, и за границей, в Англии, во Франции, мы видим,
что общество ищет совсем другого.
Напротив, город казался ему чрезвычайно бойким, с достаточною долей европеизма: его наполняло особое, неизведанное им ощущение какой-то связи с тем,
что составляет нерв Петербурга. Въезжал он в него не фрондирующим, полуопальным помещиком,
а особой, представителем сословия целой губернии, человеком, в душе которого перегорело все ненужное, глупо тревожное, всякий нечистоплотный и вредный задор.
— Оплакивать меня никто не будет,
а делать мне больше нечего… Климата я не переношу, услуг отечеству никто от меня не просит и не ждет… Довольно я делал опытов… терял и здоровье, и время, коптел, по доброй воле, в земстве, думал,
что можно у нас что-нибудь толковое провести… Слуга покорный!
—
Что эта фраза значит? — перебил ее князь и опять засмеялся своим нехорошим смехом. — Разве ваш beau-fils [зять (фр.).] в состоянии будет принести хоть крупицу практической пользы своему отечеству, если он и пожелает плясать по той же дудке?.. Или лучше: сегодня повторять одно,
а завтра другое?
От Александра Ильича случалось Антонине Сергеевне слыхать,
что Лидия"проста". Но сама она не произносила такого приговора, в письмах Лидии не видала ничего — ни умного, ни глупого, считала ее"жертвой суеты", но очень строго не могла к ней относиться. Да и вообще она не признавала за собою способности сразу определить — кто умен, кто глуп. Репутация умников и умниц доставалась часто тем, в ком она не видела никаких"идей"
а без идей она ума не понимала.
— Небось и ты почувствовал теперь,
что необходимо поднять дух сословия,
а?..
— Вот еще
чего захотели! — перебил хозяин. — И без того есть нечего,
а тут еще обязательная служба, значит, и безвозмездная!
— Нет-с, — ответил граф брезгливо и значительно, как сановник, знавший,
что такое власть. — Прошу не перетолковывать моих слов… Служба службе рознь. Теперь идут в сословное представительство затем только, чтобы сейчас же перемахнуть в чиновники… Да еще добро бы нужда заставляла,
а то и этого нет! Как же назвать это свойство? Подумайте сами, господа!
— Согласен с вами, — любезнейшею улыбкой сказал граф, — оно нуждается во всяких уступках, в почетных и в весьма печальных. — Он сделал умышленную паузу. — Но мы говорим не о том,
что выгодно и за
что больше денег платят,
а о правах и чувствах нашего сословия… Были бы только чувства благородные,
а права найдутся!
До сих пор Лидия побаивалась своего шурина, но в этот приезд он ей показался совсем другим человеком. Она чутьем истой дочери Елены Павловны распознала, куда он стремится, и ей нечего было больше бояться. Они понимали друг друга прекрасно. Вот какого мужа ей нужно: блестящего, с красивым честолюбием,
а не Виктора Павловича Нитятко: тот, если и будет министром, все равно не даст ей того,
что ей надо было, не превратится в настоящего сановника, в уроженца высших сфер.
Он упрекнул себя в том,
что слишком высокомерно относился к ней, считал почти набитою дурой.
А разве она в теперешнем его положении не годилась бы ему в жены гораздо больше,
чем Антонина Сергеевна?..
Та — поблекла; как женщина, она для него почти
что не существует,
а это в брачной жизни человека, полного силы, печально и опасно. Да и помимо того, Антонина Сергеевна, не желающая"поумнеть", понять,
что он теперь и куда идет, рядом с ним занять почетное место и там, в губернии, и здесь, в том кругу, где он будет отныне жить и действовать, — это вечная помеха. Гостиной она не создаст, связей не поддержит, будет только всех отталкивать и пугать, напоминать о его прошедшем, вызывать глупые, вредные толки.
Только казна дает такие громадные помещения. И не алчность заговорила в Гаярине, когда он подумал,
что всего этого можно достичь только в Петербурге,
а скорее жажда власти, которая сказывается и в размерах квартир и домов,"присвоенных"той или иной должности.
— Всякому свое, — сказал Нитятко и отошел к столу. — Только я не понимаю, Александр Ильич, из-за
чего вам биться?.. Я, откровенно говоря, разумел вас несколько иначе… Увлечения юности улеглись — прекрасно… Теперь вы здраво взглянули на существующий во всем образованном мире порядок вещей и хотите служить вашей родине,
а для того нужна власть, нужно положение.
У ней нет своей воли. Она точно кукла с проволокой, за которую дергает штукарь, сидящий позади кулис, где движутся марионетки… Дергает проволоку ее муж… Для него она здесь останется еще неделю, две,
а может быть, и больше… С его знакомыми она должна знакомиться, делать визиты, принимать… У ней нет духу объявить,
что она уедет пораньше… Там ей все-таки будет полегче. Но и в губернском городе ждут ее обязанности предводительши.
Здесь ярче чувствовалась столица. Зала сообщала ей более строгое и серьезное настроение. Первые ряды кресел пестрели лицами и фигурами пожилых людей с положением,
что сейчас было видно. Она даже удивлялась,
что на такойвечер собралось столько мужчин, наверное, состоящих на службе, и собралось не случайно,
а с желанием почтить память любимого писателя, помолодеть душой, пережить еще раз обаяние его таланта и смелого, язвительного протеста.
Антонина Сергеевна слушала в таком волнении,
что не могла почти схватывать содержания, но когда он кончил, еще горячее начала хлопать,
а вызовы вокруг нее и сзади раскатами ходили по зале и заставили ее забыть, откуда она попала сюда.
— Я так смекаю.
А на меня вы не пеняете за то,
что я больше к вам не являлся? Так, право, лучше будет.
Это я вам говорю,
а мне выгоднее было бы уверять вас,
что вы не ошибаетесь…