Неточные совпадения
— Эта
из мужа веревки вьет. Он тоже хам и самолюбивое животное. Но его надо ручным сделать. Вы этого
не забывайте. Ведь он пост занимает. Да
что же это я все вам
не скажу толком… Вы ведь знаете, — Калакуцкий наклонился к нему через локоть, — вы знаете,
что у меня теперь для больших строек… товарищество на вере ладится?
Палтусов это тотчас же оценил. Да он и знал уже,
что Вадим Павлович Осетров попал в дела
из учителей гимназии,
что он кандидат какого-то факультета и всем обязан себе, своему уму и предприимчивости. Разбогател он на речном промысле, где-то в низовьях Волги. Руки Палтусову он первый
не протянул, но пожал, когда тот подал ему свою.
Палтусов и это понял. Ему надо было сейчас же поставить себя на равную ногу с Осетровым, доложить ему,
что они люди одного сорта, «
из интеллигенции», и должны хорошо понимать друг друга. Этот делец
из университетских смотрел докой —
не чета Калакуцкому. Таким человеком следовало заручиться, хотя бы только как добрым знакомым.
— Видите ли, — Осетров совсем обернулся и уперся грудью о стол, а рука его стала играть белым костяным ножом, — для Калакуцкого я человек совсем
не подходящий. Да и минута-то такая, когда я сам создал паевое товарищество и вот жду на днях разрешения. Так мне из-за
чего же идти? Мне и самому все деньги нужны. Вы имеете понятие о моем деле?
Из двери показался штатский, худой, короткий, с редкими волосиками на лбу, в усах, смазанных к концам, черноватый, в коротком сюртучке и пестром галстуке, один
из захудалых дворянчиков, состоявших бессменно при муже Станицыной. За ним, кроме хорошего обращения и того,
что он знал дни именин и рождения всех барынь на Поварской и Пречистенке, уже ничего
не значилось.
— Вот до
чего вы дошли. Я купила эти документы. Вы знаете, кому вы их выдали. Подпись видна.
Из Парижа они пришли или
из Биаррица — я уж
не полюбопытствовала. Вы мне, Виктор Мироныч, клялись, образ снимали,
что больше я об этой барыне
не услышу!
Она дело говорила: занять можно, но надо платить, а платить нечем. Фабрика заложена. Да она еще
не знает,
что за этими двумя векселями пойдут еще три штуки. Барыня
из Биаррица заказала себе новую мебель на Boulevard Haussman и карету у Биндера. И обошлось это в семьдесят тысяч франков. Да еще ювелир. А платил он, Станицын, векселями. Только
не за тридцать же тысяч соглашаться!
Но во второй, маленькой, гостиной у Ермила Фомича висит картина — женская головка. Анна Серафимовна всегда остановится перед ней, долго смотрит и улыбается. Ей кажется,
что эта девочка похожа на ее Маню. Ей к Новому году хочется заказать портрет дочери. За ценой
не постоит. Пригласит
из Петербурга Константина Маковского.
Ходит он и ждет звонка.
Из кабинета проведен воздушный звонок. Это
не нравится Викентию: затрещит над самым ухом, так всего и передернет, да и стены портит. В эту минуту, по его расчету, Евлампий Григорьевич выпил стакан чаю и надел чистую рубашку, после
чего он звонит, и платье, приготовленное в туалетном кабинетике, где умывальник и прочее устройство, подает ему Викентий. Часто он позволяет себе сделать замечание:
что было бы пристойнее надеть в том или ином случае.
В это утро он серьезно озабочен. Ему предстоят три визита, и каждый
из них требует особенного разговора. А накануне жена дала почувствовать,
что сегодня будет что-нибудь чрезвычайное… И уступить надо!.. Нечего и думать о противоречии… Но и уступкой
не возьмешь,
не сделаешь этой неуязвимой, подавляющей его во всем Марьи Орестовны тем, о
чем он изнывает долгие годы… Только ему страшно взглянуть ей в «нутро» и увидать там, какие чувства она к нему имеет, к нему, который…
Его еще раз неприятно кольнуло, когда карета остановилась на рысях перед крыльцом. А он
не успел дорогой обдумать и того, в каком порядке сделает он свой «подход», с
чего начнет: будет ли мягко упрекать или
не намекнет вовсе на газетную статейку? Вылезать
из кареты надо. Дверь отворилась. Его принимал швейцар.
— Да вы
что кричите! — перебил его больной. — Дверь-то хорошенько притворите, дверь… За каждой скважиной уши! И Христа ради потише…
Не можете,
что ли, тенор-то ваш сдержать?.. Подслушивает!.. Все ложь!.. Глазами и так и этак… И жертву
из себя… агнец на заклание… Улыбка-то одна все у меня внутри поворачивает! Ан и будет с фигой.
Я ли
не старалась сделать
из вас что-нибудь похожее на… на то,
чем вы должны быть?..
— Я вас предупреждаю, Евлампий Григорьевич,
что я еду
из Москвы. Я
не могу выносить этого города, я в нем задыхаюсь.
— И вот, господа, — кончал Нетов, — помянем доброй памятью Константина Глебовича.
Не забудем, на
что он половину своего достояния пожертвовал!..
Не очень-то следует кичиться тем,
что он держался такого или другого согласия… Тем он и был силен,
что себе цену знал!.. Так и каждому
из нас быть следует!.. Вечная память ему!..
— Ах, милая ты моя дурочка, добра ты очень… Все выгородить желаешь братцев… А выгородить-то их трудно, друг мой… И
не следует… Дурных сыновей нельзя оправдывать… И всегда скажу — ни один
из них
не сумел, да и
не хотел отплатить хоть малостию за все,
что для них делали… Носились с ними, носились… Каких денег они стоили… Перевели их в первейший полк. Затем только, чтоб фамилию свою…
Она было запрыгала около него, но удержалась.
Не может она говорить ему: «Милый, голубчик, Никеша», как говорила маленькой. Она
не уважает его. Тася знает, за
что его попросили выйти
из того полка, где носят золоченых птиц на касках. Знает она,
чем он живет в Петербурге. Жалованья он
не получает, а только носит мундир. Да она и
не желает одолжаться по-родственному, без отдачи.
— Ника, Ника, выслушай меня. Я первый раз обратилась в тебе. Я
не хочу тащить
из тебя… На
что рассчитывать? Ведь
не на
что? Ты согласись!
Тася глядела все на бумажник. Оттуда выставлялись края радужных бумажек. Батюшки! Сколько денег! Тут
не одна тысяча. И все это взято в карты, даром, все равно
что вынуто
из кармана. Да и как выиграно? Ведь брата ее и за карты тоже попросили выйти
из полка.
Она смело согласилась. Ну
что за беда, если ее кто-нибудь и встретит? Кто же?
Из знакомых отца? Быть
не может. Да и надо же начать. Она увидит по крайней мере, с кем ей придется «служить» через год. Слово «служить» она уже слыхала. Актеры говорят всегда «служить», а
не «играть».
— Ну,
что же, — заговорил Пирожков и поглядел на нее добрыми глазами, —
не очень вам здесь нравится?.. Присмотритесь… Эта столовая постом была бы для вас занимательнее. Тогда здесь настоящий рынок…
Чего хотите — и благородные отцы, и любовники, и злодеи. И все это приезжие
из провинции, а уж к концу почти полное истощение финансов.
«Барышня я, барышня», — повторяла она, сходя в швейцарскую, и была довольна тем,
что никто
из знакомых отца
не встретил ее. Ведь она уехала тихонько. Мать хоть и разбита, но то и дело спрашивает ее. Ей
не скажешь,
что ездила смотреть на актеров… Да и бабушка напугается…
Из комнаты Таси ничего
не долетало ни до старушек, ни до кабинета. Отца ее
не было дома и брата также. Как ни старалась она переломить себя, хохот все прорывался, и слезы, и судороги… Так билась она с полчаса. Только и помогла себе тем,
что уткнула голову в подушки и обхватила их обеими руками.
Палтусов встал и прошелся по гостиной. Он приехал на просительную записку генерала. Тот писал ему,
что возлагает на него особую надежду. Сначала Палтусов
не хотел ехать… Долгушин, наверно, будет денег просить. Денег он
не даст и никогда
не давал. Заехал так,
из жалости, по дороге пришлось.
Не любит он его рожи, его тона, всей его болтовни.
Дошло до того,
что они
не только выписывают
из Петербурга хоры музыкантов на один вечер, но они выписывают блестящих офицеров, гвардейцев, кавалеристов, чуть
не целыми эскадронами, на мазурку и котильон.
— Свобода воли! А я вам скажу,
что если кто
из нас в течение десяти лет
не свихнется, он должен смотреть на себя как на героя!
Тася все это слушала, затаив дыхание, чувствовала,
что она еще
не может так рассуждать,
что она маленькая,
не в состоянии сразу определить, какая выйдет роль
из такого-то лица:"выигрышная"или нет.
Пирожков старался доказать ей,
что нельзя было с купчиной ладиться без контракта,
не выговорить на бумаге даже того, какие вещи
из мебели, посуды, белья составляют ее собственность.
Еще месяц, два — и зима прошла, то есть целый год; а все что-то притягивает к этой мужицкой и купеческой Москве. Иван Алексеевич покраснел, вспомнив, как давно он
не видался ни с кем
из прежних знакомых, университетских,
из того"кружка", который казался ему талантливее и лучше всего,
что мог дать ему Петербург.
Что ее за положение теперь! Вдова —
не вдова, и
не девушка и свободы нет. Хорошо еще,
что муж детей
не требует. По его беспутству, какие ему дети; но настанет час, когда он будет вымогать
из нее
что может этими самыми детьми… Надо заранее приготовиться… Вот так и живи! Скоро и тридцать лет подползут. А видела ли она хоть один денек света, радости, вот того,
чем зачитываются в книжках?! Нужды нет,
что после бывает горе, без риску
не проживешь…
Счастье!.. Это вот слово как часто повторяют, особливо в книжках. А она, видно, так и дни свои кончит,
не узнав,
что такое за счастье бывает на земле, особенно из-за которого люди режутся и топятся… А могла бы, и очень!.. Виктора Мироныча,
что ли, испугалась, когда жила с ним?..
Семейства у Калакуцкого
не было. Но Палтусов знал,
что он содержит немолодую уже танцовщицу
из корифеек. Она жила в том же доме, в особой квартире.
— Да-с — околоточный и хожалый. Доктор уехал,
из части взяли…
Что же ему за сухота теперь? И крови-то ничего почти
не вышло… В мозг, значит, прямо… Страсти! — Старичок вздрогнул и перекрестился. — Пожалуйте!.. — показал он рукой вверх.
— Расскажите, пожалуйста, голубчик! Вот хоть этакая история, и то слава Богу. Немножко языки почешут. А то верите… Вот по осени вернешься из-за границы, такая бодрость во всех жилах, есть о
чем покалякать,
что рассказать… И
чем дальше, тем хуже. К Новому году и говорить-то никому уж
не хочется друг с другом; а к посту ходят, как мухи сонные. Так как же это Калакуцкий-то?
Их взгляды встретились. Анна Серафимовна покраснела. И Палтусова точно
что кольнуло.
Не волнение влюбленного человека. Нет! Его кольнуло другое. Эта женщина уважает его, считает
не способным ни на какую сделку с совестью. А он…
что же он? Он может еще сегодня смотреть ей прямо в глаза. В помыслах своих он ей
не станет исповедоваться. Всякий вправе извлекать
из своего положения все,
что исполнимо, только бы
не залезать к чужому в карман.
Она замолчала. Ей вдруг стало очень стыдно и даже немного страшно.
Что за выходка? Зачем она пригласила его? Это видели. Да если бы никто и
не видал — все равно. Будь он другой человек, старичок Кливкин — ее вечный ухаживатель, даже кто-нибудь
из самых противных адъютантов Виктора Мироныча… А то Палтусов!
— Андрей Дмитрич… — начала она и
не договорила. Он понял,
что всего лучше ему выйти
из кареты.
Вторая неделя поста. На улицах оттепель. Желтое небо
не шлет ни дождя, ни снега. Лужи и взломанные темно-бурые куски уличного льда — вот
что видела Любаша Кречетова
из окна гостиной Анны Серафимовны.
"Так вот эта Милитриса Кирбитьевна!.. Этакая пигалица: нос с пуговку, голова комочком, волосики жидкие; девчоночка
из приютских, только
что талия узка; да и манер никаких
не видно".
Она ему рассказала опять про свою страсть к театру. В консерваторию поступать было уже поздно, сначала она ходила к актрисе Грушевой, но Палтусов и его приятель Пирожков отсоветовали. Да она и сама видела,
что в обществе Грушевой ей
не следует быть. Берет она теперь уроки у одного пожилого актера. Он женатый, держит себя с ней очень почтительно, человек начитанный, обещает сделать
из нее актрису.
Глаза Таси заискрились, когда она заговорила о своем"призвании". Рубцов слушал ее,
не поднимая головы, и все подкручивал бороду. Голосок ее так и лез ему в душу… Девчурочка эта недаром встретилась с ним. Нравится ему в ней все… Вот только"театральство"это… Да пройдет!.. А кто знает: оно-то самое, быть может, и делает ее такой"трепещущей". Сердца доброго, в бедности, тяготится теперь тем,
что и поддержка, какую давал родственник, оказалась
не из очень-то чистого источника.
Про мать все знали,
что она никем
не пренебрегала… даже
из дворовых…
С год
не бывал Пирожков в этом семействе. Он знал,
что у них собирается хороший кружок; кое с кем
из их друзей он встречался. Ему давно хотелось поближе к ним присмотреться. Теперь случай выпал отличный.
Литератор ввел его в особую комнату
из коридора. Пирожков заметил,
что"Саратов"обновился. Главной залы в прежнем виде уже
не было. И машина стояла в другой комнате. Все смотрело почище.
Стр. 146. Сейчас будет Пигасов
из «Рудина» и его стеариновая свечка.–Имеется в виду рассуждение персонажа романа И. С. Тургенева «Рудин» (1855) Пигасова о разнице между ошибками мужчин и женщин: «…мужчина может, например, сказать,
что дважды два —
не четыре, а пять или три с половиною; а женщина скажет,
что дважды два — стеариновая свечка».