Неточные совпадения
И если взять два крупнейших лица из театра Гоголя — городничего
и Подколесина, то трудно было тогда
и знатокам театра решить, кто стоял выше как художник-исполнитель: Щепкин или Садовский?
С.В.Шуйский к зиме 1852–1853 года встал уже впереди, рядом с Васильевым
и Самариным; из водевильного актера очень скоро превратился в тонкого
художника с разнообразным
и гибким дарованием.
Мои жизненные итоги увеличились не одним только студенчеством в Казани. Для будущего художника-бытописателя не прошли даром
и впечатления житья на вакациях, в три приема, зимой
и в два лета.
Не нужно забывать, что Писемский по переезде своем в Петербург (значит, во второй половине 50-х годов) стал близок к Тургеневу, который одно время сделал из него своего любимца, чрезвычайно высоко ставил его как талант, водил с ним приятельское знакомство, кротко выносил его разносы
и участвовал даже волей-неволей в его кутежах. Тургенева как
художника Писемский понимал очень тонко
и определял образно
и даже поэтично обаяние его произведений.
В том, что теперь зовут"интеллигенцией", у меня не было еще больших связей за недостатком времени, да
и вообще тогдашние профессиональные литераторы, учители, профессора,
художники — все это жило очень скромно. Центра, вроде Союза писателей, не существовало. Кажется, открылся уже Шахматный клуб; но я в него почему-то не попадал; да он
и кончил фиаско. Вместо объединения кружков
и партий он, кажется, способствовал только тому, что все это гораздо сильнее обострилось.
Точно какой серьезный, но с юмором, московский обитатель Замоскворечья или Козихи (где он
и жил в собственном домике), вряд ли имеющий что-нибудь общее с миром искусства
и в то же время такой прирожденный
художник сцены.
В первых своих вещах он был более объективным
художником, склоняясь
и к народническим симпатиям ("Не в свои сани не садись","Бедность не порок"
и в особенности драма"Не так живи, как хочется").
С ним — как я уже рассказывал раньше — Балакирев познакомил меня еще в конце 50-х годов, когда я, студентом, привез в Петербург свою первую комедию"Фразеры". На квартире Стасова я ее
и читал. Там же, помню, были
и какие-то
художники.
И как проповедь театрального нутра в половине 50-х годов нашла уже целую плеяду московских актеров, так
и суть"стасовщины"упала на благодарную почву. Петербургская академия
и Московское училище стали выпускать художников-реалистов в разных родах. Русская жизнь впервые нашла себе таких талантливых изобразителей, как братья Маковские, Прянишников, Мясоедов, потом Репин
и все его сверстники.
И русская природа под кистью Шишкина, Волкова, Куинджи стала привлекать правдой
и простотой настроений
и приемов.
Все возрастающая распря между"отцами"
и"детьми"ждала момента, когда
художник такого таланта, как Тургенев, скажет свое слово на эту первенствующую тему.
В моих"Итогах писателя", где находится моя авторская исповедь (они появятся после меня), я останавливаюсь на этом подробнее, но
и здесь не могу не подвести таких же итогов по этому вопросу, важнейшему в истории развития всякого самобытного писателя: чистый ли он
художник или романист с общественными тенденциями.
Был тут
и художник Бернардский, когда-то талантливый рисовальщик, которому принадлежат иллюстрации в"Тарантасе"графа Соллогуба
и"Путешествии madame де Курдюков".
Курьезные типы попадались
и среди
художников,
и среди чиновников
и посольских,
и среди молодых полуобразованных купчиков.
По-своему Тургенев любил родину, как
художник умел изображать
и русскую природу,
и русских людей, но в нем не было такой русской закваски, как в его сверстниках-писателях...
И все-таки за границей Тургенев
и при семье Виардо,
и с приятельскими связями с немецкими писателями
и художниками — жил одиноко.
И около него не было
и одной десятой той русской атмосферы, какая образовалась около него же в Париже к половине 70-х годов. Это достаточно теперь известно по переписке
и воспоминаниям того периода, вплоть-до его смерти в августе 1883 года.
Оба музея,"Пинакотек"
и"Гликтотек", такие же подделки под прославленные образцы. После петербургского Эрмитажа, парижского Лувра
и лондонского Музея все это не могло уже ни поражать, ни восхищать. Даже
и подлинные картины великих иностранных мастеров не могли затмевать те полотна, которые вы видели в Петербурге, Париже, Лондоне. Но здесь вы находили, правда, свою немецкую школу. Король-меценат сделал очень много для поощрения
художников в виде посылок в Италию
и денежных пособий.
Дюма жил в Елисейских полях (кажется, в Avenue Friedland) в барской квартире, полной художественных вещей. Он был знаток живописи, друг тогдашних даровитейших
художников, умел дешево покупать их полотна начерно
и с выгодою продавал их. Тогда весь Париж знал
и его очень удачный портрет работы Дюбёфа.
Обед, на который я был зван, был вовсе не"званый обед". Кроме меня
и семьи, был только какой-то
художник, а вечером пришел другой его приятель — фельетонный романист, одно время с большой бульварной известностью, Ксавье де Монтепен.
И эти господа были одеты запросто, в пиджаках. Но столовая, сервировка обеда, меню, тонкость кухни
и вин — все это было самое первосортное. Тут все дышало большим довольством, вкусом
и крупным заработком уже всемирно известного драматурга.
Хозяин сводил меня в свою спальню (он спал отдельно) всю увешанную прекрасными картинами парижских
художников, все его приятелей,
и при этом рассказывал мне, кого из них он первый"открывал"
и, разумеется, приобретал их полотна за пустую цену — прежде чем они входили в славу.
Тогдашнего регента, маршала Серрана — скорее любили. Но роль играл не он, а Прим, которого я
и видел в первый раз на этом торжестве. Из него сделала героя картина даровитого
художника Реньо, изобразившего Прима во главе войска, идущего ниспровергать Изабеллу. Эта картина вызывала восторги Вл. Стасова, видевшего ее в Париже.
Мы были уже до отъезда из Мадрида достаточно знакомы с богатствами тамошнего Музея, одного из самых богатых — даже
и после Лувра,
и нашего Эрмитажа. О нем
и после Боткина у нас писали немало в последние годы, но испанским искусством, особенно архитектурой, все еще до сих пор недостаточно занимаются у нас
и писатели
и художники,
и специалисты по истории искусства.
Все это я лично оценил вполне только после его смерти, когда стал изучать его произведения на досуге вплоть до самых последних годов, когда в Москве
и Петербурге два года назад выступил впервые с публичными лекциями о Герцене — не одном только писателе-художнике, но, главным образом, инициаторе освободительного движения в русском обществе.
Обедывал у него
и художник Ге, писавший в одну из тех зим портреты его
и Салтыкова.
Университет не играл той роли, какая ему выпала в 61 году, но вкус к слушанию научных
и литературных публичных лекций разросся так, что я был изумлен, когда попал в первый раз на одну из лекций по русской литературе Ореста Миллера в Клубе
художников, долго помещавшемся в Троицком переулке (ныне — улице), где теперь"зала Павловой".
Постом я должен был участвовать в одном литературном утре, данном в Клубе
художников с какой-то таинственной анонимной целью, под которой крылся сбор в пользу ни более ни менее как гарибальдийцев. Устраивала красивая тогда дама, очень известная в литературных
и артистических кружках, которую тогда все называли «Madame Якоби».
В течение великопостного сезона театры тогда закрывались, а давались только живые картины. Клуб
художников привлекал меня в члены комитета
и как лектора. Тогда среди его старшин
и распорядителей выделялись два типичных петербуржца: В.
И.Аристов
и М.
И.Семевский.
Из актеров членом комитета состоял
И.Ф.Горбунов, часто исполнявший с эстрады свои рассказы, а из
художников помню Микешина
и архитекторов Щедрина
и Правке, которого, уже стариком, нашел в Риме, где он поселился в конце 90-х годов.
Тогда, тоже постом, я читал публичные лекции в том же Клубе
художников,
и ко мне явился туда бывший адъютант варшавского генерал-губернатора с предложением от него принять место Директора варшавских театров.
Сезон
и тогда, в общем, носил такую же физиономию, как
и в последнюю мою зиму 1864–1865 года: те же театры, те же маскарады в Большом, Купеческом
и Благородном собрании, только больше публичных лекций,
и то, что вносил с собою оживляющего Клуб
художников, где я позднее прочел три лекции о"Реальном романе во Франции", которые явились в виде статьи у Некрасова.
Когда я сходился с Герценом осенью 1869 года, он по внешности был почти таким, каким является на портрете работы
художника Ге, экземпляр которого принадлежал когда-то Евгению Утину
и висел у него на квартире еще до его женитьбы.
Его старшего брата,
художника В.
И.Якоби, я знал еще с моих студенческих годов в Казани; умирать приехал он также на Ривьеру, где
и скончался в Ницце в тот год, когда я туда наезжал.
Спеша уловить общественное явление или настроение
и изобразить его в мельчайших подробностях, П.Д. поневоле отступал от завета известного
художника Федотова, который говорил...