Неточные совпадения
Некоторых из нас рано стали учить и новым языкам; но не это завлекало, не о светских успехах мечтали мы, а о том, что
будем сначала гимназисты, а потом студенты.Да! Мечтали, и это великое дело! Студент рисовался нам как высшая ступень для того, кто учится. Он и учится и «большой». У него шпага и треугольная шляпа. Вот почему целая
треть нашего класса решили сами, по четырнадцатому году, продолжать учиться латыни, без всякого давления от начальства и от родных.
Когда
было разрешено давать только
третий акт «Горя от ума», ему поручили роль князя Тугоуховского, в которой я его и увидал впервые, до представления «Не в свои сани не садись».
Но почти все остальное, что
есть в этой казанской
трети романа, извлечено
было из личных воспоминаний, и, в общем, ход развития героя сходен с тем, через что и я проходил.
Не хочу здесь повторяться. „В путь-дорогу“ во второй
трети содержит достаточно штрихов, портретов и картин, взятых живьем, может
быть в несколько обличительном тоне, но без умышленных преувеличений.
Со мной отпустили „человека“, чего я совсем не добивался, и он стоил целую
треть моего содержания. Жили мы втроем в маленькой квартирке из двух комнат в знаменитой „Акчуринской казарме“, двор которой
был очень похож по своей обстановке на тот, где проживали у М.Горького его супруги Орловы.
Но для того чтобы сразу без какого-нибудь чисто житейского повода — семейных обстоятельств или временного исключения — в начале
третьего курса задумать такое переселение в дальний университетский город с чужим языком для поступления на другой совсем факультет с потерей всего, что
было достигнуто здесь, для этого надобен
был особый заряд.
Я
был подготовлен (за исключением практических занятий по анатомии) к тому, что тогда называлось у медиков"philosophicum", то
есть к поступлению на
третий курс медицинского факультета, что я и решил сделать на
третьем году моего житья в Дерпте.
Стало
быть, и мои итоги не могли выйти вполне объективными, когда я оставлял Дерпт. Но я
был поставлен в условия большей умственной и, так сказать, бытовой свободы. Я приехал уже студентом
третьего курса, с серьезной, определенной целью, без всякого национального или сословного задора, чтобы воспользоваться как можно лучше тем «академическим» (то
есть учебно-ученым) режимом, который выгодно отличал тогда Дерпт от всех университетов в России.
После"Званых блинов"я набросал только несколько картинок из жизни казанских студентов (которые вошли впоследствии в казанскую
треть романа"В путь-дорогу") и даже читал их у Дондуковых в первый их приезд в присутствии профессора Розберга, который
был очень огорчен низменным уровнем нравов моих бывших казанских товарищей и вспоминал свое время в Москве, когда все они более или менее настраивали себя на идеи, чувства, вкусы и замашки идеалистов.
— Но что же вы прикажете делать с тем кадетом?А тот «кадет»
был тогдашний начальник
Третьего отделения, генерал Тимашев, впоследствии министр внутренних дел.
Лично я не стал фанатиком итальянской оперы, посещал ее сравнительно редко и только на
третью зиму (уже редактором) обзавелся абонементом. Тогда самым блестящим днем считался понедельник, когда можно
было видеть весь придворный, дипломатический, военный и сановный Петербург.
Прежде всего я узнал в калитке стоявшего для наблюдения — кого же? Моего цензора Нордштрема, в шляпе и шинели, с лицом официального соглядатая. Но ведь он
был чиновник
Третьего отделения и получил это"особое"поручение, с драматической цензурой имевшее мало общего.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой
Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен
был создать в ней. Старика отца, то
есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще не
был до того знаком.
— Они там собрались для считки. А для меня, дескать, никакой закон не писан. Я
был уже предупрежден, что такое «Василий Васильевич», и уклонился от каких-либо замечаний. Но на второй или
третьей репетиции он вдруг в одном месте, не обращаясь ко мне как к автору, крикнул суфлеру...
Молодой автор не догадался условиться с этим вторым бенефициантом насчет гонорара и ничего не получил с Шуйского; а дирекция платила тогда только за казенные спектакли; да и та благостыня
была весьма скудная сравнительно с тем, что получают авторы теперь. Тогда нам отчисляли пятнадцатую часть двух
третей сбора, что не составляло и при полном сборе более пятидесяти — шестидесяти рублей в вечер.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не
было почти ничего готово из
третьей книги — как я называл тогда части моего романа.
Цензура только что преобразовывалась, и в мое редакторство народилось уже Главное управление по делам печати. Первым заведующим назначен
был чиновник из
Третьего отделения Турунов; но я помню, что он некоторое время носил вицмундир народного просвещения, а не внутренних дел.
Но не думайте, что дело сводилось только к этой цензуре. Цензур совершенно самостоятельных
было несколько. Театральная цензура находилась в
Третьем отделении. Кроме того, значились еще три отдельные цензуры, с которыми надо
было постоянно возиться.
В-третьих,
была еще специальная военная цензура.
Но у него и тогда уже
были счеты с
Третьим отделением по сношениям с каким-то"государственным преступником". Вероятно, он жил"на поруках". И его сдержанность
была такова, что он, видя во мне человека, явно к нему расположенного, никогда не рассказывал про свое"дело". А"дело"
было, и оно кончилось тем, что его выслали за границу с запрещением въезда в Россию.
Тургенев, когда я с ним познакомился,
был также вызван в Петербург
Третьим отделением для дачи каких-то показаний.
И вот он раз, когда речь зашла о Бенни (он его знавал еще с тех дней, когда тот объезжал с адресом), рассказал мне, что дело, по которому он
был вызван, ему дали читать целиком в самом
Третьем отделении. Он прочитал там многое для него занимательное.
Какую бы тайну он ни унес с собою в могилу, но разве не характерен тот факт, что он погиб от пули папского зуава в качестве корреспондента английской либеральнойгазеты, и тогда, когда въезд в Россию
был ему запрещен
Третьим отделением?
Я ехал туда по делу заклада моего имения. Поехал он на мой счет, но демократически, в
третьем классе. Дорогой, разумеется,
выпивал и на ярмарке поселился в каких-то дешевых номерах и стал ходить по разным тамошним трущобам для добычи бытового материала.
Париж я полюбил. Он тогда не
был так шумен и громаден, как теперь, но милее, наряднее, гораздо чище, с некоторым аристократическим пошибом. И то, что тогда мыслило и чувствовало с более серьезными запросами, надеялось на лучшие времена.
Было в воздухе нечто, что потом, при
Третьей республике, утратилось, когда настало царство довольной массы, более грубой погони за деньгами, тщеславием и чувственными утехами.
Близилось открытие Всемирной выставки, по счету второй, в Париже. Она открылась, как обещано
было, 1 апреля, но на две
трети еще стояла неготовой и незаполненной во всех отделах.
Его указания
были для меня драгоценны и сделали то, что я в одну какую-нибудь неделю успел с толком"обработать"целую
треть того, что действительно
было стоящего изучения.
Его речи отличались своим громадным деловым содержанием и колоссальными размерами. Раз при мне он говорил около трех часов без перерыва, а
был уже в те годы"старцем"в полном смысле. Но его, также южные, стойкость и юркость делали из него неутомимейшего борца за буржуазную свободу во вкусе Июльской монархии. Убежденным республиканцем он, я думаю, никогда не
был, даже тогда, когда сделался президентом
Третьей республики.
Женщин (имевших с
Третьей республики свободный вход всюду) тогда в Сорбонну не пускали. Зато в College de France они
были «personae gratae». Им отводили в больших аудиториях все места на эстраде, вокруг кафедры, куда мужчин ни под каким видом не пускали. Они могли сидеть и внизу, в аудитории, где им угодно.
Тогдашнее студенчество, состоявшее почти сплошь из французов, более веселилось и"прожигало"жизнь, чем училось. Политикой оно занималось мало, и за несколько лет моего житья в Париже я не видал ни одной сколько-нибудь серьезной студенческой манифестации. Оно и не
было совсем сплочено между собою. Тот студенческий"Союз", который образовался при
Третьей республике, еще не существовал. Не
было намека и на какие-нибудь"корпорации", вроде немецких.
Ему, как тогда все говорили, ужасно хотелось попасть в сенаторы, но сенаторство ему не давалось. Должно
быть, и Наполеон III не считал его надежным сторонником. На него никто не мог рассчитывать. Но это не помешало ему потом, с водворением
Третьей республики, сделаться защитником республиканского режима.
Но ведь и Лиза, с которой я очень быстро сдружился, о чем сейчас расскажу, никогда при нас не говорила ему"papa"или"отец"и даже не
была с ним на"ты", а называла всегда с своей англо-французской картавостью"Александр Иваныч", даже в его присутствии говоря о нем и в
третьем лице.
Меня тяготило и то, что я должен
был выполнять свое обещание перед Некрасовым — доставлять части романа, который довел уже до
третьей части, воспользовавшись моими остановками, сначала в Брюсселе в начале сентября, а теперь в Женеве — уже к концу октября.
Редакция похожа
была на какой-то строговатый помещичий дом, где в известные дни два хозяина, с прибавкой еще
третьего компаньона (Елисеева), толковали во внутренних покоях; а молодые сотрудники ждали в приемной, куда то тот, то другой из хозяев и показывался для тех или иных распоряжений. А кому нужен
был аванс, тот шел к главному хозяину, вроде как к попу на исповедь, просил и получал, или ему отказывали.
Его вызвали по одному делу
Третьего отделения, когда его кто-то оговорил и он должен
был дать от себя письменные показания.
То, над чем я за границей работал столько лет, принимало форму целой книги. Только отчасти она состояла уже из напечатанных этюдов, но две
трети ее я написал — больше продиктовал — заново. Те лекции по мимике, которые я читал в Клубе художников, появились в каком-то журнальце, где печатание их не
было доведено до конца, за прекращением его.
От него у нее
была дочь Лиза, которая формально считалась Огаревой; но
была, несомненно,
третья по счету дочь Александра Ивановича.
В
третий и последний раз я нашел его случайно в том студенческом кружке, где вожаком
был Михаэлис, его приятель и родной брат г-жи Шелгуновой.
Как я сейчас сказал, в это время меня не
было в России. И в Париже (откуда я уехал после смерти Герцена в январе 1870 года) я не мог еще видеть Лаврова. Дальнейшее наше знакомство относится к тем годам
Третьей республики, когда Лавров уже занял в Париже как вожак одной из революционных групп видное место после того, как он издавал журналы и сделал всем характером своей пропаганды окончательно невозможным возвращение на родину.
Эта парижская эмиграция
была только первая ласточка того наплыва русских нелегальных, какие наводнили Латинский квартал в
Третью республику, в особенности с конца 80-х годов, а потом — после взрыва нашего революционного движения 1905 года.