Неточные совпадения
Итоги писателя — Опасность всяких мемуаров — Два примера: Руссо и Шатобриан — Главные две
темы этих
воспоминаний: 1) жизнь и творчество русских писателей, 2) судьбы нашей интеллигенции — Тенденциозность и свобода оценок — Другая половина моих итогов: книга «Столицы мира»
Для публики — потому, что она так часто не находит
того, чего законно ищет, и принуждена поглощать десятки и сотни страниц безвкусных
воспоминаний, прежде чем выудить что-нибудь действительно ценное.
И какая, спрошу я, будет сладость для публики находить в
воспоминаниях старого писателя все один и
тот же «камертон», одно и
то же окрашивание нравов, событий, людей и их произведений?
Этим, думается мне, грешат почти все
воспоминания, за исключением уже самых безобидных, сшитых из пестрых лоскутков, без плана, без ценного содержания.
То, что я предлагаю читателю здесь, почти исключительно русскиевоспоминания. Своих заграничных испытаний, впечатлений, встреч, отношений к тамошней интеллигенции, за целых тридцать с лишком лет, я в подробностях касаться не буду.
Там я сравнительно гораздо больше занимаюсь и характеристикой разных сторон французской и английской жизни, чем даже нашей в этих русских
воспоминаниях. И самый план
той книги — иной. Он имеет еще более объективный характер. Встречи мои и знакомства с выдающимися иностранцами (из которых все известности, а многие и всесветные знаменитости) я отметил почти целиком, и галерея получилась обширная — до полутораста лиц.
Здесь, в этих
воспоминаниях, я подвожу итоги всему
тому, что могло развивать отрока и юношу, родившегося и воспитанного в среде тогдашнего привилегированного сословия и в условиях тогдашнего государственного строя.
С Малым театром я не разрываю связи с
той самой поры, но здесь я остановлюсь на артистах и артистках, из которых иные уже не участвуют в моих дальнейших
воспоминаниях, с
тех пор как я сделался драматическим писателем.
Но почти все остальное, что есть в этой казанской трети романа, извлечено было из личных
воспоминаний, и, в общем, ход развития героя сходен с
тем, через что и я проходил.
Тот барин — биограф Моцарта, А.В.Улыбышев, о котором я говорил в первой главе, — оценил его дарование, и в его доме он, еще в Нижнем, попал в воздух настоящей музыкальности, слышал его
воспоминания, оценки, участвовал годами во всем, что в этом доме исполнялось по камерной и симфонической музыке.
Воспоминания о Гоголе были
темой моих первых разговоров с графиней. Она задолго до его смерти была близка с ним, состояла с ним в переписке и много нам рассказывала из разных полос жизни автора"Мертвых душ".
С этого литературного знакомства я и начну здесь мои
воспоминания о писательском мире Петербурга в 60-х годах до моего редакторства и во время его,
то есть до 1865 года.
Про
то рассказывал сам Лейкин незадолго до смерти в своих
воспоминаниях.
Он был необычайно словоохотливый рассказчик, и эта черта к старости перешла уже в психическую слабость. Кроме своих московских и военных
воспоминаний, он был неистощим на
темы о женщинах. Как старый уже холостяк, он пережил целый ряд любовных увлечений и не мог жить без какого-нибудь объекта, которому он давал всякие хвалебные определения и клички. И почти всякая оказывалась, на его оценку,"одна в империи".
Разговорный язык его, особенно в рассказах личной жизни, отличался совсем особенным складом. Писал он для печати бойко, легко, но подчас несколько расплывчато. Его проза страдала
тем же, чем и разговор: словоохотливостью, неспособностью сокращать себя, не приплетать к главному его сюжету всяких попутных эпизодов, соображений,
воспоминаний.
В этих
воспоминаниях я держусь объективных оценок, ничего не"обсахариваю"и не желаю никакой тенденциозности ни в
ту, ни в другую сторону. Такая личность, как Луи Блан, принадлежит истории, и я не претендую давать здесь о нем ли, о других ли знаменитостях исчерпывающиеоценки. Видел я его и говорил с ним два-три раза в Англии, а потом во Франции, и могу ограничиться здесь только возможно верной записью (по прошествии сорока лет)
того, каким я тогда сам находил его.
И все-таки за границей Тургенев и при семье Виардо, и с приятельскими связями с немецкими писателями и художниками — жил одиноко. И около него не было и одной десятой
той русской атмосферы, какая образовалась около него же в Париже к половине 70-х годов. Это достаточно теперь известно по переписке и
воспоминаниям того периода, вплоть-до его смерти в августе 1883 года.
На это я скажу раз навсегда (и для всего последующего в моих
воспоминаниях), что я ставлю выше всего полную правдивость в передаче
того, как я находил известное лицо при личном знакомстве, совершенно забывая о
том, как оно относилось лично ко мне.
Я не стану здесь рассказывать про
то, чем тогда была Испания. Об этом я писал достаточно и в корреспонденциях, и в газетных очерках, и даже в журнальных статьях. Не следует в
воспоминаниях предаваться такому ретроспективному репортерству. Гораздо ценнее во всех смыслах освежение
тех «пережитков», какие испытал в моем лице русский молодой писатель, попавший в эту страну одним из первых в конце 60-х годов.
Но, возбуждаясь вином, он делался излиятельнее, и тогда сквозь остроумные оценки событий и людей и красочные
воспоминания проскальзывали и личные ноты горечи, и ядовитые стрелы летели в
тех, кого он всего больше презирал и ненавидел на родине.
Читатели моих"
Воспоминаний"припомнят, что я рассказывал про
то, как"Библиотека для чтения"заинтересовалась заниматься польскими делами и Н.В.Берг был послан по моей личной инициативе в Краков как наш специальный корреспондент.
Неточные совпадения
Между
тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он прискакал в Глупов, как говорится, во все лопатки (время было такое, что нельзя было терять ни одной минуты) и едва вломился в пределы городского выгона, как тут же, на самой границе, пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей, потому что умы еще были полны
воспоминаниями о недавних победах над турками, и все надеялись, что новый градоначальник во второй раз возьмет приступом крепость Хотин.
Воспоминание о
том, как он принял, возвращаясь со скачек, ее признание в неверности (
то в особенности, что он требовал от нее только внешнего приличия, а не вызвал на дуэль), как раскаяние, мучало его.
Мадам Шталь говорила с Кити как с милым ребенком, на которого любуешься, как на
воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о
том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
Она благодарна была отцу за
то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все
воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
Увидать дядю, похожего на мать, ему было неприятно, потому что это вызвало в нем
те самые
воспоминания, которые он считал стыдными.