Неточные совпадения
К современным"злобам дня"он был равнодушен так же, как и его приятели, бурсаки"Рутении". Но
случилось так, что именно наше литературное возрождение во второй половине 50-х годов подало повод к тому, что
у нас явилась новая потребность еще чаще видеться и работать вместе.
Первая поездка — исключительно в Петербург — пришлась на ближайшую летнюю вакацию. Перевод учебника химии Лемана я уже приготовил к печати. Переписал мне его мой сожитель по квартире З-ч,
у которого
случилась пистолетная дуэль с другим моим спутником Зариным, уже превратившимся в бурша. З-ч стал сильно хандрить в Дерпте, и я его уговаривал перейти обратно в какой-нибудь русский университет, что он и сделал, перебравшись в Москву, где и кончил по медицинскому факультету.
Он уже сильно постарел и говорил невнятно от вставной челюсти, которая
у него раз и выпала, но это
случилось не при мне.
В Больё я попал в ту зиму, когда он уже был очень болен. Он жил одиноко со своей дочерью и оставил по себе
у местного населения репутацию весьма скупого русского.
Случилось и то, что я клал за него шар, когда его баллотировали в почетные академики.
То же
случилось и со скульптурой.
У Антокольского были уже предшественники к 60-м годам, хотя и без его таланта. И опять все тот же"долговязый"и"глупый"Стасов (по формуле Серова), все тот же несносный крикун и болтун (каким считал его Тургенев) открыл безвестного виленского еврейчика, влюбился в его талант и ломал потом столько копий за его"эпоху делающее"произведение"Иоанн Грозный".
На вопрос: кто из тогдашних первых корифеев печатался в"Библиотеке", я должен, однако ж, ответить отрицательно. Вышло это не потому, что
у меня не хватило усердия в привлечении их к журналу.
Случилось это, во-первых, оттого, что мое редакторство продолжалось так, в сущности, недолго; а главное — от причин, от моей доброй воли не зависящих.
В последние годы в некоторых аудиториях Сорбонны
у лекторов по истории литературы дамский элемент занимал собою весь амфитеатр, так что студенты одно время стали протестовать и устраивать дамам довольно скандальные манифестации. Но в те годы ничего подобного не
случалось. Студенты крайне скудно посещали лекции и в College de France и на факультетах Сорбонны, куда должны были бы обязательно ходить.
У Герцена была такая же привычка прохаживаться насчет Тургенева, как
у другого его приятеля, Григоровича, который и до смерти, и после смерти Тургенева был неистощим в анекдотах и юмористических определениях натуры и характера Ивана Сергеевича. Но с Григоровичем можно было и до смерти сохранять внешнее приятельство, а с такой личностью, как Герцен, принципиальнаярознь должна была рано или поздно всплыть наверх, что и
случилось.
Но мое постоянное сотрудничество не пошло дальше конца Великого поста. Никого я в газете не стеснял, не отнимал ни
у кого места, не был особенно дорогим сотрудником. Мои четверговые фельетоны, сколько я мог сам заметить, читались с большим интересом, и мне
случалось выслушивать от читателей их очень лестные отзывы. Но нервный Валентин Федорович ни с того ни с сего отказал мне в работе и даже ничего не предложил мне в замену.
Его брата, врача, звали Павел Иванович. Первая наша встреча
случилась в Париже в конце 60-х годов в Латинском квартале
у моего ближайшего собрата В.Чуйко, жившего тогда в Париже корреспондентом русских газет.
Только раз, как нарочно перед самым моим отъездом в Петербург,
случилось у нас в губернии ужасное происшествие: появился некто Сольфини — итальянец ли, грек ли, жид ли, не разберешь, но только живописец.
— Поумней немножко этой музыки, поумней! — произнес самодовольно Феодосий Гаврилыч. — Ну, так вот что такое я именно придумал, — продолжал он, обращаясь к Калмыку. —
Случился у меня в имениях следующий казус: на водяной мельнице плотину прорвало, а ветряные не мелют: ветров нет!
Припоминал все столкновения и пререкания, какие
случались у него с людьми не только в недавнее время, но и в самой отдаленной молодости, и разработывал их с таким расчетом, что всегда из всякого столкновения выходил победителем.
Неточные совпадения
— потому что,
случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, все дожидаются: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь
у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе! (Заливается и помирает со смеху.)Вот что, канальство, заманчиво!
Случилось дело дивное: // Пастух ушел; Федотушка // При стаде был один. // «Сижу я, — так рассказывал // Сынок мой, — на пригорочке, // Откуда ни возьмись — // Волчица преогромная // И хвать овечку Марьину! // Пустился я за ней, // Кричу, кнутищем хлопаю, // Свищу, Валетку уськаю… // Я бегать молодец, // Да где бы окаянную // Нагнать, кабы не щенная: //
У ней сосцы волочились, // Кровавым следом, матушка. // За нею я гнался!
Софья. Как это справедливо! Как наружность нас ослепляет! Мне самой
случалось видеть множество раз, как завидуют тому, кто
у двора ищет и значит…
— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал князь, —
у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь;
у кого грош
случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!
Так что, несмотря на уединение или вследствие уединения, жизнь eго была чрезвычайно наполнена, и только изредка он испытывал неудовлетворенное желание сообщения бродящих
у него в голове мыслей кому-нибудь, кроме Агафьи Михайловны хотя и с нею ему
случалось нередко рассуждать о физике, теории хозяйства и в особенности о философии; философия составляла любимый предмет Агафьи Михайловны.