Неточные совпадения
Такого именно податливого на слезы старика я нашел в нем в
ту зиму, когда с ним лично познакомился на репетиции моей драмы «Ребенок», когда мы сидели в креслах
рядом и смотрели на игру воспитанницы Позняковой, которую выпустил Самарин в моей пьесе, взятой им на свой бенефис.
Тут пути обоих расходятся: романист провел своего героя через целый
ряд итогов — и житейских и чисто умственных, закончив его личные испытания любовью. Но главная нить осталась
та же: искание высшего интеллектуального развития, а под конец неудовлетворенность такой мозговой эволюцией, потребность в более тесном слиянии с жизнью родного края, с идеалами общественного деятеля.
Под этим сидит такой
ряд афоризмов:"В юности не напускай на себя излишней серьезности; лови момент, пой и смейся; учись, если желаешь; но на товарищеской пирушке не кичись своей ученостью, а
то получишь нахлобучку".
В эти годы Михайлов уже отдавался публицистике в целом
ряде статей на разные"гражданские"
темы в"Современнике"и из-за границы, где долго жил, вернулся очень"красным"(как говорили тогда), что и сказалось в его дальнейшей судьбе.
Но все-таки я не видал до зимы 1860–1861 года ни одного замечательного спектакля, который можно бы было поставить
рядом с
тем, что я видел в московском Малом театре еще семь-восемь лет перед
тем.
"Теодор", москвич, товарищ по одной из тамошних гимназий Островского, считал себя в Петербурге как бы насадителем и нового бытового реализма, и некоторым образом его вторым"я". Выдвинулся он ролью Бородкина (
рядом с Читау-матерью) к началу второй половины 50-х годов и одно время прогремел. Это вскружило ему голову, и без
того ужасно славолюбивую: он всю жизнь считал себя первоклассным артистом.
Его выпустили в целом
ряде ролей, начиная с Чацкого. Он был в них не плох, но и не хорош и превратился в
того"мастера на все руки", который успевал получать свою поспектакльную плату в трех театрах в один вечер, когда считался уже первым сюжетом и получал тридцать пять рублей за роль.
Спрашиваю, кто сидит посреди — говорят мне: профессор финансового права; а вот
тот рядом — Иван Ефимович Андреевский, профессор полицейского права и государственных законов; а вон
тот бодрый старичок с военным видом — Ивановский, у которого тоже приходилось сдавать целых две науки разом: международное право и конституционное, которое тогда уже называлось"государственное право европейских держав".
Самарина Юн, как и Шуйского, и тогда уже недолюбливал.
Те были"ковровые"актеры на оценку таких бытовиков, как он. Репертуар Островского провел грань между"рубашечными"и"ковровыми"актерами. Самарин
рядом с Провом Михайловичем представлял из себя Европу, сохранил представительность, манеры и, главное, тон и дикцию бывшего первого любовника с блестящим успехом долгие годы.
У Писемского в зале за столом я нашел такую сцену: на диване он в халате и — единственный раз, когда я его видел — в состоянии достаточного хмеля.
Рядом, справа и слева, жена и его земляк и сотрудник"Библиотеки"Алексей Антипович Потехин, с которым я уже до
того встречался.
Уровень игры стоял, если не по ансамблю и постановке,
то по отдельным талантам, — очень высоко. Никогда еще в одну эпоху не значились
рядом такие имена, как Сосницкий, Самойлов, Павел Васильев, Ф.Снеткова, Линская.
По общей подготовке, по грамотности и высшему обучению сделал это Антон Рубинштейн; а по развитию своего оригинального стиля в музыкальной драме —
те, кто вышел из"Кучки", и
те, кто был воспитан на их идеалах, что не помешало, однако, таланту, как Чайковский, занять
рядом с ними такое видное и симпатичное место.
Перед
тем он при Писемском напечатал
ряд очерков"Гаванские чиновники"и обратил на себя внимание изображением курьезных нравов, юмором, веселостью, языком.
И я был искренно доволен
тем, что"Русская мысль"наконец"реабилитировала"Лескова и позволила ему показать себя в новой фазе его писательства. Этого немногим удается достичь на своей писательской стезе.
Рядом с фигурой Лескова как нового сотрудника «Библиотеки» выступает в памяти моей другая, до сих пор полутаинственная личность.
Целый
ряд"начинающих"пришли в"Библиотеку". Некоторые и начинали именно у меня. Почти все составили себе имя, если не на чисто писательском поприще,
то в других областях умственного труда и общественной деятельности.
Он был необычайно словоохотливый рассказчик, и эта черта к старости перешла уже в психическую слабость. Кроме своих московских и военных воспоминаний, он был неистощим на
темы о женщинах. Как старый уже холостяк, он пережил целый
ряд любовных увлечений и не мог жить без какого-нибудь объекта, которому он давал всякие хвалебные определения и клички. И почти всякая оказывалась, на его оценку,"одна в империи".
Это вызывало
ряд курьезов, любопытных для
того, кто интересуется историей театров.
В
те же годы, о которых я здесь вспоминаю,
рядом с Сарсе действовали и другие бойкие и любимые рецензенты, вроде Лапомерэ, Поль де Сен-Виктор и других.
Но можно уже получить довольно верное представление об этой второй столице мира, если считать законной претензию Парижа быть первой. И тогда же я сразу увидал, что по грандиозным размерам и такому же грандиозному движению Лондон занимал, конечно, первое место, особенно
рядом с тогдашним Парижем — элегантным, привлекательным, центральным для материка Европы, но гораздо менее внушительным и обширным. А с
тех пор Лондон еще разросся до населения (с пригородами) в семь миллионов жителей.
Руэр
рядом с фигурой Тьера мог казаться колоссом: плотный, даже тучный, рослый, с огромной головой, которую он, когда входил на трибуну, покрывал черной шапочкой; говорил громко, сердито или с напускным па>-фосом. И когда разойдется и начнет разносить неприятных ему ораторов,
то выпячивал вперед оба кулака и тыкал ими по воздуху. Этот жест знал весь Париж, интересовавшийся политикой.
Рядом с Вертело, к кому я, по старой памяти экс-студента химии, также захаживал, стояла такая сила, как Клод-Бернар, создатель новой физиологии,
тот самый, кому позднее, при Третьей республике, поставили бронзовую статую перед главным входом во двор College de France, на площадке, окруженной деревьями, по rue des Ecoles.
И
рядом со всем этим вы и здесь, и там, и на больших пространствах находите
то, что вам не даст Париж — ни такой реки, ни такой пристани, ни таких домов, ни таких парков, ни таких зданий, как парламент, ни таких катаний, как в Гайд-Парке, ни таких народных митингов, как на Трафальгар-Сквере.
В
той боковой зале, где шла более крупная игра в rente et quarante, я заметил наших тогдашних петербургских «львиц» и во главе их княгиню Суворову (рожденную Базилевскую), считавшуюся самой отчаянной игрицей. А
рядом несколько тогдашних знаменитых кокоток с Корой Перль (Пирль) во главе, возлюбленной принца Наполеона. И тут, и у киоска музыки, у столиков — вы могли наткнуться на парижских знаменитостей
той эпохи: и Оффенбах, и актриса Шнейдер, и тенор Марио, и целый ассортимент бульварных лиц.
Речи произносились на всех языках. А журналисты, писавшие о заседаниях, были больше все французы и бельгийцы. Многие не знали ни по-немецки, ни по-английски. Мы сидели в двух ложах бенуара
рядом, и мои коллеги
то и дело обращались ко мне за переводом
того, что говорили немцы и англичане, за что я был прозван"notre confrere poliglotte"(наш многоязычный собрат) тогдашним главным сотрудником «Independance Beige» Тардье, впоследствии редактором этой газеты.
Пьесы из современной жизни шли в обстановке только приличной, но без всех
тех бесконечных деталей, которыми жрецы нового искусства желают вызывать в публике
ряд психических"настроений".
Оперетка к
той зиме обновилась музыкой Штрауса, который вошел в полное обладание своего таланта и сделался из бального композитора настоящим"maestro"для оперетки, стоящей даже на рубеже комической оперы. Такие его вещи, как"Летучая мышь"и"Цыганский барон", и
рядом с вещами Оффенбаха представляют собою и бытовую и музыкальную ценность.
У меня до сих пор памятно
то утро, когда я, с трудом захватив место в почтовой карете (все разом бросились вон), — сидел
рядом с постильоном, стариком с плохо выбритой бородой, и
тот все повторял своим баварским произношением...