Неточные совпадения
Там я сравнительно гораздо больше занимаюсь и характеристикой разных сторон французской и английской жизни, чем даже нашей в этих
русских воспоминаниях. И самый план той книги — иной. Он
имеет еще более объективный характер. Встречи мои и знакомства с выдающимися иностранцами (из которых все известности, а многие и всесветные знаменитости) я отметил почти целиком, и галерея получилась обширная — до полутораста лиц.
Члены
русской корпорации жили только"своей компанией", с буршами-немцами
имели лишь официальные сношения по Комману, в разных заседаниях, вообще относились к ним не особенно дружелюбно, хотя и были со всеми на «ты», что продолжалось до того момента, когда
русских подвергли остракизму.
Нам казалось все более и более диким, что
русским студентам в России, в императорском университете, нельзя жить без подчинения немецкому «Комману», который не
имел никакой правительственной санкции.
Русское общество в тогдашнем Дерпте, все знакомства, какие
имел я в течение пяти лет, и их влияние на мое развитие. Наши светские знакомства, театральное любительство, характер светскости, отношение к нам, студентам,
русских семейств и все развивавшаяся связь с тем, что происходило внутри страны, в наших столицах.
Мы,
русские студенты, мало проникали в домашнюю и светскую жизнь немцев разных слоев общества. Сословные деления были такие же, как и в России, если еще не сильнее. Преобладал бюргерский класс немецкого и онемеченного происхождения. Жили домами и немало каксов, то есть дворян-балтов. Они
имели свое сословное собрание «Ressource», давали балы и вечеринки. Купечество собиралось в своем «Casino»; а мастеровые и мелкие лавочники в шустер-клубе — «Досуг горожанина».
Поездки в Нижний и в деревню почти в каждую летнюю вакацию вели дальше эту скрытую работу над
русской действительностью. И в Нижнем, и в усадьбе отца, я входил в жизнь дворянского общества и в крестьянский быт с прибавкой того разнообразного купеческого и мещанского разночинства, которое
имел возможность наблюдать на Макарьевской ярмарке.
Но дружининский кружок — за исключением Некрасова — уже и в конце 50-х годов оказался не в том лагере, к которому принадлежали сотрудники"Современника"и позднее"
Русского слова". Мой старший собрат и по этой части очутился почти в таком же положении, как и я. Место, где начинаешь писать,
имеет немалое значение, в чем я горьким опытом и убедился впоследствии.
С тех пор я
имел случай лучше ознакомиться с
русской драматической труппой Петербурга. Первая героиня и кокетка в те года, г-жа Владимирова, даже увлекла меня своей внешностью в переводной драме О.Фёлье"Далила", и этот спектакль заронил в меня нечто, что еще больше стало влечь к театру.
Все это было очень искренно, горячо, жизненно — и в то же время, однако, слишком прямолинейно и преисполнено узкоидейного реализма. Таким неистовым поборником
русского искусства оставался Стасов до самой своей смерти. И мы с ним — в последние годы его жизни —
имели нескончаемые споры по поводу книги Толстого об искусстве.
Здесь я
имел главным своим объектом мои испытания и наблюдения как
русского писателя все то, чем и заграничная жизнь могла действовать на каждого из моих «собратов», на каждого
русского моего умственного развития и житейского опыта — до переселения «за рубеж».
Теперь это сделалось банально. А надо было в 40-х годах состоять
русским"интеллигентом", как Герцен, Огарев, Тургенев и их друзья, чтобы восчувствовать, что такое значило:
иметь в кармане заграничный паспорт. Герцен после своих мытарств не помнил себя от радости. Но он все-таки поехал без твердого намерения сделаться изгнанником, скоротать свой век на чужбине. Так вышло, и должно было выйти, особенно после февральской революции, которая так напугала и озлобила николаевский режим.
Русская интеллигенция не
имела никакого другого пункта сбора. Тогда в Париже
русские жили вразброд, эмигрантов еще почти что не водилось, молодые люди из Латинского квартала не знакомились с семейными домами на правом берегу Сены.
На мое писательство, в тесном смысле, пестрая жизнь корреспондента, разумеется, не могла действовать благоприятно. Зато она расширила круг всякого рода наблюдений. И знакомство с
русскими дополняло многое, что в Петербурге (особенно во время моих издательских мытарств) я не
имел случая видеть и наблюдать. Не скажу, чтобы соотечественники, даже из «интеллигенции», особенно чем-нибудь выдавались, но для беллетриста-бытописателя — по пословице — «всякое лыко в строку».
Так были мной распределены и те мои знакомства, какие я намечал, когда добывал себе письма в Лондон в разные сферы. Но, кроме всякого рода экскурсий, я хотел
иметь досуги и для чтения, и для работы в Британском музее, библиотека которого оказала мне даже совершенно неожиданную для меня услугу как
русскому писателю.
Играли и в большой концертной зале кургауза, и в боковых залах. Не
имея никакой игральной жилки, я не поставил даже гульдена — тогда можно было ставить и эту скромную монету, а только обошел все залы и постоял у столов. Помню, первый
русский, сидевший у первого же от входа рулеточного стола, был не кто иной, как НиколайРубинштейн. Я его уже видал в Москве в конце 1866 года. Он сидел с папиросой в длиннейшем мундштуке, с сосредоточенным лицом страстного игрока.
Тогда можно было в Вене
иметь квартиру в две комнаты в центре города за какие-нибудь двадцать гульденов, что на
русские деньги не составляло и полных пятнадцати рублей. И вся программа венской жизни приезжего писателя, желающего изучать город и для себя самого, и как газетный корреспондент, складывалась легко, удобно, не требуя никаких особенных усилий, хлопот, рекомендаций.
В славянофилах я никогда не состоял. Не увлекался никогда и идеей панславизма, но охотно пошел на приглашение студентов общества галицийских
русских"Основа" —
иметь у них беседы о
русской литературе.
Испанский (или, правильнее, кастильский) язык не так полнозвучен, как итальянский. В его произношении есть какая-то обязательная шепелявость (буквы"с"и"z"), но он, особенно в устах женщин,
имеет только ему принадлежащую нежность, а в порывах мужского красноречия может подниматься до громовых звуков и до высокой благозвучности. Мы,
русские, очень мало им интересуемся, даже и до последнего времени. А тогда у нас и совсем не было в ходу хоть какое-нибудь знание испанского языка.
С разными"барами", какие и тогда водились в известном количестве, я почти что не встречался и не искал их. А
русских обывателей Латинской страны было мало, и они также мало интересного представляли собою. У Вырубова не было своего"кружка". Два-три корреспондента, несколько врачей и магистрантов, да и то разрозненно, — вот и все, что тогда можно было
иметь. Ничего похожего на ту массу
русской молодежи — и эмигрантской и общей, какая завелась с конца 90-х годов и держится и посейчас.
Если в наших тогдашних разговорах он очень мало касался известных
русских писателей, то и об эмиграции он не распространялся. Он уже
имел случай в печати охарактеризовать ее отрицательные качества; с тех пор он, по крайней мере в Париже, не поддерживал деятельных революционных связей, но следил за всем, что происходило освободительного среди молодежи.
Все эти живучие элементы польской расы и народности в театре еще легче и рельефнее можно было схватить
русскому, который никогда и раньше не
имел никакой нетерпимости к «инородцам».
С дирекцией я никаких связей не
имел, да и порядки, царившие на
русской драматической сцене, были все те же.
Неточные совпадения
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и
имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении
русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Осматривание достопримечательностей, не говоря о том, что всё уже было видено, не
имело для него, как для
Русского и умного человека, той необъяснимой значительности, которую умеют приписывать этому делу Англичане.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый разговор, — что мужа не может интересовать всё
русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он
имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не были в нашей школе?
Хотя он и должен был признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного
русского населения только пропитанием самих себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и
имел свою новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
Сношений с обществом местным и
русским, при неопределенности их положения, тоже нельзя было
иметь.