Неточные совпадения
"Библиотека для чтения"ко второй половине 50-х годов под
редакцией Дружинина оживилась, она
стала органом тургеневско-боткинского кружка, в котором защищались пушкинские традиции и заветы Белинского; но не того только, что действовал в"Современнике", а прежнего эстета, гегельянца, восторженного ценителя Пушкина.
Никто меня так и не свел в
редакцию"Современника". Я не имел ничего против направления этого журнала в общем и
статьями Добролюбова зачитывался еще в Дерпте. Читал с интересом и «Очерки гоголевского периода» там же, кажется, еще не зная, что автор их Чернышевский, уже первая сила «Современника» к половине 50-х годов.
Но я уже был знаком с издателями"Русского вестника"Катковым и Леонтьевым. Не могу теперь безошибочно сказать — в эту ли поездку я являлся в
редакцию с рекомендательным письмом к Каткову от Дружинина или раньше; но я знаю, что это было зимой и рукопись, привезенная мною, — одно из писем, написанных пред отъездом из Дерпта;
стало, я мог ее возить только в 1861 году.
Писемский был в совершенном расстройстве и сейчас же жалобным тоном
стал сообщать мне, что
редакция"Искры"прислала ему вызов за фразу из моего фельетона.
Кроме денежных средств, важно было и то, с какими силами собрался я поднимать старый журнал, который и под
редакцией таких известных писателей, как Дружинин и Писемский, не привлекал к себе большой публики. Дружинин был известный критик, а Писемский — крупный беллетрист. За время их редакторства в журнале были напечатаны, кроме их
статей, повестей и рассказов, и такие вещи, как «Три смерти» Толстого, «Первая любовь» Тургенева, сцены Щедрина и «Горькая судьбина» Писемского.
Он высказывался так обо мне в одной
статье о беллетристике незадолго до своей смерти. Я помню, что он еще в
редакции"Библиотеки для чтения", когда печатался мой"В путь-дорогу", не раз сочувственно отзывался о моем"письме". В той же
статье, о какой я сейчас упомянул, он считает меня в особенности выдающимся как"новеллист", то есть как автор повестей и рассказов.
Он приносил свои
статьи, захаживал и просто, к себе не приглашал, много говорил про заграничную жизнь, особенно про Англию. Никогда он не искал со мною разговоров с глазу на глаз, не привлекал ни меня, ни кого-либо в
редакции к какой-нибудь тайной организации, никогда не приносил никаких прокламаций или заграничных брошюр.
Статьи свои в"Библиотеке"он писал больше анонимно и вообще не выказывал никаких авторских претензий при всех своих скудных заработках, не отличался слабостью к"авансам"и ладил и со мною, и с теми, кто составлял штаб
редакции.
Я сейчас же, не отдавая рукописи Эдельсону, распознал живую наблюдательность и бойкий жаргонный язык начинающего гостинодворца и
стал печатать его"Апраксинцев"в первых же книжках, вышедших под моей
редакцией.
Он все почти время моего редакторства состоял при"Библиотеке""ход ил в нее ежедневно с всевозможными проектами — и
статей, и разных денежных комбинаций, говорил много, горячо, как-то захлебываясь, с сильным еврейским прононсом. И всегда он был без копейки, брал авансы, правда по мелочам, и даже одно время обшивался на счет
редакции у моего портного.
И
стал он похаживать в
редакцию, предлагал
статьи, очень туго их писал, брал, разумеется, авансы, выпивал, где и когда только мог, но в совершенно безобразном виде я его (по крайней мере у нас) не видал.
Такой ответ не особенно-таки удовлетворил администратора. Но зная, что Якушкин передаст мне этот диалог, Огарев
стал все-таки извиняться, что не помешало ему удалить Якушкина, а
редакция лишилась
статьи.
Некрасов ценил его не меньше, чем Салтыков, и вряд ли часто ему отказывал. От самого Г. И. я слыхал, что он"в неоплатном долгу"у
редакции, и, кажется, так тянулось годами, до последних дней его нормальной жизни. Но все-таки было обидно за него — видеть, как такой даровитый и душевный человек всегда в тисках и в
редакции изображает собою фигуру неизлечимого"авансиста" — слово, которое я гораздо позднее
стал применять к моим собратам, страдающим этой затяжной болезнью.
Суворина я в первое время по поступлении моем в"Санкт-Петербургские ведомости"не видал: он был нездоров и
стал ходить в
редакцию уже позднее.
Мои парижские переживания летом 1871 года я положил на бумагу в ряде
статей, которые приготовил позднее для"Отечественных записок"под заглавием"На развалинах Парижа". Первые две
статьи содержали мои личные впечатления, а третью — очерки истории Коммуны —
редакция не решилась пустить"страха ради цензорска", и ее"рукопись"так и погибла в"портфеле"
редакции.
Кроме этих
статей о разоренной и униженной Франции, я гораздо позднее, у Некрасова же, напечатал этюд о книжке Эдмона Абу, который был арестован в Эльзасе после его завоевания немцами. Этюд этот я озаглавил"На немецком захвате". Он был напечатан целиком и
редакцию ничем не смутил!
Неточные совпадения
Самгин принимал его речи, как полуумный лепет Диомидова, от этих речей
становилось еще скучнее, и наконец скука погнала его в
редакцию.
С той поры он почти сорок лет жил, занимаясь историей города, написал книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из
редакции за
статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в
статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
Он дорогой придумал до десяти
редакций последнего разговора с ней. И тут опять воображение
стало рисовать ему, как он явится ей в новом, неожиданном образе, смелый, насмешливый, свободный от всяких надежд, нечувствительный к ее красоте, как она удивится, может быть… опечалится!
Познакомившись с
редакциями, Иван Федорович все время потом не разрывал связей с ними и в последние свои годы в университете
стал печатать весьма талантливые разборы книг на разные специальные темы, так что даже
стал в литературных кружках известен.
Показание о шестой тысяче принято было с необыкновенным впечатлением допрашивающими. Понравилась новая
редакция: три да три, значит, шесть,
стало быть, три тысячи тогда да три тысячи теперь, вот они и все шесть, выходило ясно.