Неточные совпадения
Учитель словесности уже не так верил в мои таланты. В следующем учебном году я, не смущаясь, однако, приговором казанского профессора, написал нечто вроде продолжения похождений моего
героя, и в довольно обширных размерах. Место действия
был опять Петербург, куда я не попадал до 1855 года. Все это
было сочинено по разным повестям и очеркам, читанным в журналах, гораздо больше, чем по каким-нибудь устным рассказам о столичной жизни.
«Евгений Онегин», «Капитанская дочка», «Повести Белкина», «Арабески» Гоголя, «Мертвые души» и «
Герой нашего времени» стояли над этим. Тургенева мы уже знали; но Писемский, Гончаров и Григорович привлекали нас больше. Все это
было до 1853 года включительно.
Каюсь, и в романе «В путь-дорогу» губернский город начала 50-х годов все-таки трактован с некоторым обличительным оттенком, но разве то, что я связал с отрочеством и юностью
героя, не говорит уже о множестве задатков, без которых взрыв нашей «Эпохи бури и натиска»
был бы немыслим в такой короткий срок?
Евреи для нас
были забитые кантонисты, насильно крещенные, или будочники, а поляки — «несчастный народ», и генерала Костюшку мы прямо считали
героем.
Москва — на окраинах — мало отличалась тогда от нашего Нижнего базара, то
есть приречной части нашего города. Тут все еще пахло купцом, обывателем. Обозы, калачные, множество питейных домов и трактиров с вывесками «Ресторация». Это название трактира теперь совсем вывелось в наших столицах, а в «
Герое нашего времени» Печорин так называет еще тогдашнюю гостиницу с рестораном на Минеральных Водах.
И это
было в «Не в свои сани не садись» больше, чем в «Ревизоре» и в «Горе от ума», где, например, Чацкий — Полтавцев казался мне совсем не похожим на того
героя, которого мы представляли себе.
И все это дышало необычайной простотой и легкостью выполнения. Ни малейшего усилия! Один взгляд, один звук — и зала смеется. Это у Садовского
было в блистательном развитии и тогда уже в ролях Осипа и Подколесина. Такого
героя «Женитьбы» никто позднее не создавал, за исключением,
быть может, Мартынова. Я говорю «
быть может», потому что в Подколесине сам никогда его не видал.
Но почти все остальное, что
есть в этой казанской трети романа, извлечено
было из личных воспоминаний, и, в общем, ход развития
героя сходен с тем, через что и я проходил.
С отцом мы простились в Липецке, опять в разгар водяного сезона. На бал 22 июля съезд
был еще больше прошлогоднего, и ополченские офицеры в серых и черных кафтанах очутились, разумеется,
героями. Но, повторяю, в обществе среди дам и девиц никакого подъема патриотического или даже гуманного чувства! Не помню, чтобы они занимались усиленно и дерганьем корпии, а о снаряжении отрядов и речи не
было. Так же все танцевали, амурились, сплетничали, играли в карты, ловили женихов из тех же ополченцев.
По-своему я (как и
герой романа Телепнев)
был прав. Я ожидал совсем не того и, без всякого сомнения, видел, что казанский третьекурсник представлял собою нечто другое, хотя и явился из варварских, полутатарских стран.
Этим
было решительно все проникнуто среди тех, кого звали и"нигилистами". Движение стало настолько же разрушительно, как и созидательно. Созидательного, в смысле нового этического credo, оказывалось больше. То, что потом Чернышевский в своем романе"Что делать?"ввел как самые характерные черты своих
героев, не выдуманное, а только разве слишком тенденциозное изображение, с разными, большею частию ненужными разводами.
То, что я взял
героем молодого человека, рожденного и воспитанного в дворянской семье, но прошедшего все ступени ученья в общедоступных заведениях, в гимназии и в двух университетах,
было, по-моему, чрезвычайно выгодно. Для культурной России того десятилетия — это
было центральное течение.
Необходимо
было и продолжать роман"В путь-дорогу". Он занял еще два целых года, 1863 и 1864, по две книги на год, то
есть по двадцати печатных листов ежегодно. Пришлось для выигрыша времени диктовать его и со второй половины 63-го года, и к концу 64-го. Такая быстрая работа возможна
была потому, что материал весь сидел в моей голове и памяти: Казань и Дерпт с прибавкой романических эпизодов из студенческих годов
героя.
Хоть тогда и царствовал"Наполеонтий", как мы презрительно называли его, но все-таки и тогда из Парижа шло дуновение освободительных идей. Если у себя дома Бонапартов режим все еще давал себя знать, то во внешней политике Наполеон III
был защитник угнетенных национальностей — итальянцев и поляков. Италия только что свергнула с себя иго Австрии благодаря французскому вмешательству. Итальянская кампания довершила то, что начал легендарный
герой Италии — Гарибальди.
В последнее восстание они мечтали о вмешательстве Наполеона III. И вообще у них
был культ"наполеоновской идеи". Они все еще верили, что"крулевство"
будет восстановлено племянником того
героя, под знаменем которого они когда-то дрались в Испании, в Германии, в России в 1812 году.
Я, конечно, согласился. И это
был действительно Гамбетта — легендарный
герой освободительного движения, что-то вроде французского Гарибальди, тем более что он попал даже в военные министры во время своего турского"сидения". О знакомстве с Гамбеттой (оно продолжалось до 80-х годов) я поговорю дальше; а теперь доскажу о моих драматических экскурсиях.
Настоящей любимицей
была Вальтер, на которой держался классический репертуар. Как"
герой", Зонненталь, получивший впоследствии дворянство,
был в расцвете сил. Соперником его на сильные характерные роли считался Левинский, а первым комиком состоял Ларош, очень тонкий актер старой школы, напоминавший мне игру И.П.Сосницкого. Из молодых актрис ни одна не выделялась крупным талантом, а актер Баумейстер, позднее сделавшийся"первым сюжетом"труппы, тогда считался только"хорошей полезностью".
И тут кстати
будет сказать, что если я прожил свою молодость и не Иосифом Прекрасным, то никаким образом не заслужил той репутации по части женского пола, которая установилась за мною, вероятно, благодаря содержанию моих романов и повестей, а вовсе не на основании фактов моей реальной жизни. И впоследствии, до и после женитьбы и вплоть до старости, я
был гораздо больше, как и теперь,"другом женщин", чем
героем любовных похождений.
Берлинский сезон
был для меня не без интереса. Я ходил в Палату и слышал Бисмарка, который тогда совсем еще не играл роли национального
героя, даже и после войны 1866 года, доставившей Пруссии первенствующее место в Германском союзе.
Неточные совпадения
— Что вы говорите! — вскрикнул он, когда княгиня сказала ему, что Вронский едет в этом поезде. На мгновение лицо Степана Аркадьича выразило грусть, но через минуту, когда, слегка подрагивая на каждой ноге и расправляя бакенбарды, он вошел в комнату, где
был Вронский, Степан Аркадьич уже вполне забыл свои отчаянные рыдания над трупом сестры и видел в Вронском только
героя и старого приятеля.
Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно
быть стыдно и что ей стыдно этого самого.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете… я сказал ваше имя… Оно
было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались
героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине, хотя знал, что она говорит вздор.
Характера он
был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то
есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему
было совершенно все равно, похождение ли влюбленного
героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался.
И вот таким образом составился в голове нашего
героя сей странный сюжет, за который, не знаю,
будут ли благодарны ему читатели, а уж как благодарен автор, так и выразить трудно.