Помню разговор в его кабинете, когда я познакомился с его
московским приятелем Эдельсоном (впоследствии рекомендованным мне Писемским же как критик), о тогдашнем фурорном романе Авдеева"Подводный камень", который печатался в"Современнике".
Неточные совпадения
Режиссером Малого театра был тогда Богданов, старик, из отставных танцовщиков,
приятель некоторых
московских писателей, служивший перед тем в провинции, толковый по-старинному, но не имевший авторитета. Он совсем и не смахивал на закулисного человека, а смотрел скорее помещиком из отставных военных.
Ей он — по уверению этих
приятелей — был многим обязан по части знания быта и, главное, языка, разговоров, бесчисленных оттенков юмора и краснобайства обитателей тех
московских урочищ.
Писемский перешел в Москву к Каткову в"Русский вестник"и вскоре уехал из Петербурга. В качестве литературного критика он отрекомендовал мне москвича, своего
приятеля Е.Н.Эдельсона, считавшегося знатоком художественной литературы. Он перевел"Лаокоона"Лессинга и долго писал в
московских журналах и газетах о беллетристике и театре.
Это были Г.Н.Вырубов (впоследствии издатель в Париже журнала"Philosophic Positive") и его
приятель магистрант ботаники, А.Н.Петунников, еще недавно здравствовавший, как член
Московской городской управы.
Это случилось уже через две-три недели после моего приезда. Мне понадобилось засвидетельствовать две доверенности на имя моего тогдашнего
приятеля князя А.И.Урусова для получения за меня поспектакльной платы из конторы
московских театров. И вот я по указаниям знакомых испанцев отыскал наше посольство, вошел во двор и увидал в нем бородатого, плотного мужчину, сидевшего под навесом еще с кем-то.
Из тогдашних русских немного моложе его был один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить и держать себя в обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же эпохи, впоследствии близкого
приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер и в этом чисто
московском говоре, какой был у людей того времени. Они легко могли сойти за родных даже и по наружности.
Все это проделал по доброй воле, без малейшего давления внешних обстоятельств, мой долголетний
приятель и единомышленник по философскому credo Г.Н.Вырубов, русский дворянин, помещик, дитя Москвы, сначала лицеист, а потом кандидат и магистрант
Московского университета.
Они потчевали друг друга, пили за здоровье
московских приятелей, рукоплескали камериере за вкусное блюдо рыбы и все требовали от него живых frutti di mare; [Морских плодов, т. е. съедобных ракушек (ит.).] камериере пожимался и шаркал ногами, а выходя от них, покачивал головой и раз даже со вздохом шепнул: poveretti! (бедняжки!).
— Я пошатался и по России, — чего не делает нужда! — прожил несколько лет в резиденции царя, в Москве, научился там играть на гуслях и языку русскому у одного школьника из духовного звания, по-нашему — студента теологии, который любил меня, как брата, и, когда я собрался в Швецию, подарил мне на память этот ящик вместе с картиною, как теперь видите. С того времени берегу драгоценный дар
московского приятеля. О! чего не напоминает он мне!
Стягина начало разбирать какое-то жуткое чувство. Ему впервые делалось стыдно за себя перед
московским приятелем. Никогда он не спросил его про жену, не знал даже, сколько у него детей, двое или четверо, каково приходится ему выносить тяготу трудовой жизни с большим семейством.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его
московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
Неточные совпадения
— Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «
Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем ваш
приятель занимается? Как его зовут?
— Представьте, что некто, в беседе с
приятелем, воздал должное вашему поведению во дни
Московского восстания. — Укрепляя салфетку на груди, он объяснил:
Матвей, о котором я еще буду говорить впоследствии, был больше, нежели слуга: он был моим
приятелем, меньшим братом.
Московский мещанин, отданный Зонненбергу, с которым мы тоже познакомимся, на изучение переплетного искусства, в котором, впрочем, Зонненберг не был особенно сведущ, он перешел ко мне.
Дом Синельниковых стал часто посещаться юнкерами. Один приводил и представлял своего
приятеля, который в свою очередь тащил третьего. К барышням приходили гимназические подруги и какие-то дальние
московские кузины, все хорошенькие, страстные танцорки, шумные, задорные пересмешницы, бойкие на язык, с блестящими глазами, хохотушки. Эти субботние непринужденные вечера пользовались большим успехом.
Тем не менее в одно из ближайших воскресений он пошел на Плющиху и с колотящимся сердцем взобрался на голубятню, на чердачный этаж старого деревянного
московского дома. Надевши на нос большие очки, скрепленные на сломанной пережабинке куском сургуча, Миртов охотно и внимательно прочитал произведение своего молодого
приятеля. Читал он вслух и, по старой привычке, немного нараспев, что придавало сюите важный, глубокий и красиво-печальный характер.