Неточные совпадения
Думаю, что главное русло
русской культурной жизни, когда время подошло к 60-м годам, было полно
молодыми женщинами или зрелыми девушками этого именно этическо-социального типа. История показала, что они, как сестры, жены и потом матери двух поколений, не помешали
русскому обществу идти вперед.
А в Дерпте кутежей, то сеть попросту пьянства — и у немцев, и у
русских — было слишком достаточно. Кроме попоек и"шкандалов", не имелось почти никаких диверсий для
молодых сил. Театр мог бы сослужить и общепросветительную и эстетическую службу.
Русские в Дерпте, вне студенческой сферы, держались, как всегда и везде — скорее разрозненно. И только в последние два года моего житья несколько семейств из светско-дворянского общества делали у себя приемы и сближались с немецкими"каксами". Об этом я поговорю особо, когда перейду к итогам тех знакомств и впечатлений, через какие я прошел, как
молодой человек, вне университета.
В последнюю мою поездку в Петербург дерптским студентом я был принят и начальником репертуара П.С.Федоровым, после того как мою комедию"Фразеры"окончательно одобрили в комитете и она находилась в цензуре, где ее и запретили. В судьбе ее повторилась история с моим руководством. Редакция"
Русского слова"затеряла рукопись, и
молодой автор оказался так безобиден, что не потребовал никакого вознаграждения.
С тех пор я не помню, чтобы какая-нибудь
русская или иностранная вещь так захватила меня, даже и в
молодые годы.
Я был — прежде всего и сильнее всего —
молодой писатель, которому особенно дороги: художественная литература, критика, научное движение, искусство во всех его формах и, впереди всего, театр — и свой
русский, и общеевропейский.
А тогда он уже сошелся с Некрасовым и сделался одним из исключительных сотрудников"Современника". Этот резкий переход из русофильских и славянофильских журналов, как"Москвитянин"и"
Русская беседа", в орган Чернышевского облегчен был тем, что Добролюбов так высоко поставил общественное значение театра Островского в своих двух знаменитых статьях. Островский сделался в глазах
молодой публики писателем — обличителем всех темных сторон
русской жизни.
Сын ее смотрел очень воспитанным, франтоватым
молодым человеком, скорее либерального образа мыслей. В"Библиотеке"он не удержался и позднее стал более известен своими письмами из Испании в газете"Голос", прежде чем стал печатать в"
Русском вестнике"своих"Пугачевцев".
А подпольность эта заключалась в том, что Бенни (Бе-ниславский), сын англичанки и польского реформатского пастора еврейского происхождения, как
молодой энтузиаст, стал объезжать выдающихся
русских общественных деятелей (начиная с Каткова и Аксакова) для подписания адреса о даровании конституции.
Перспектива — для меня — была самая заманчивая. Во мне опять воскрес"научник", и сближение с таким
молодым сторонником научно-философской доктрины (которую я до того специально не изучал) было совершенно в моих нотах. Мы тут же сговорились: если я улажу свою поездку — ехать в одно время и даже поселиться в Париже в одном месте. Так это и вышло в конце сентября 1865 года по
русскому стилю.
Тогда (то есть в самом конце 1865 года) в Женеве уже поселился А.И.Герцен, но эмиграция (группировавшаяся около него) состояла больше из иностранцев.
Молодая генерация
русских изгнанников тогда еще не проживала в Женеве, и ее счеты с Герценом относятся к позднейшей эпохе.
Русская интеллигенция не имела никакого другого пункта сбора. Тогда в Париже
русские жили вразброд, эмигрантов еще почти что не водилось,
молодые люди из Латинского квартала не знакомились с семейными домами на правом берегу Сены.
Гораздо больше оживленных толков вызвала у нас сцена во Дворце юстиции, где
молодой адвокат Флоке (впоследствии министр) перед группой своих товарищей выдвинулся вперед и громко воскликнул, обращаясь к
русскому царю...
Русская молодая публика стала им интересоваться после появления в
русском переводе его"Истории английской литературы".
И вообще
русская «интеллигенция» представлена была крайне скудно, за исключением тех
молодых ученых, которые приезжали со специальными целями.
И вот, когда мне пришлось, говоря о
русской молодежи 60-х годов, привести собственные слова из статьи моей в"Библиотеке"""День"о
молодом поколении"(где я выступал против Ивана Аксакова), я, работая в читальне Британского музея, затребовал тот журнал, где напечатана статья, и на мою фамилию Боборыкин, с инициалами П.Д., нашел в рукописном тогда каталоге перечень всего, что я напечатал в"Библиотеке".
Будь у него другой тон, конечно,
молодой его собрат (мне стукнуло тогда 32 года) нашел бы сейчас же возможность и повод поговорить «по душе» о всем том, что ему самому и
русская, и заграничная жизнь уже показала за целых семь-восемь лет с выступления его на писательское поприще.
Из всей
молодой эмиграции, попавшей на конгресс, никто не выделялся. Это были или адъютанты Бакунина, поляки и
русские, или же отдельные личности, попавшие сюда случайно или в качестве корреспондентов. Был и женский пол с порываниями к радикализму или смутному еще тогда"пролетарскому"credo.
Мой венский сезон не прошел для меня и без экскурсий в мир университетской науки, больше через посредство
русских молодых людей — медиков и натуралистов.
Этот радетель славяно-русского дела был типичный образец заграничного батюшки, который сумел очень ловко поставить свой дом центром
русского воздействия под шумок на братьев славян, нуждавшихся во всякого рода — правда, очень некрупных — подачках. У него каждую неделю были и утренние приемы, после обедни, и вечерние. Там можно было всегда встретить и заезжих университетских
молодых людей, и славянскую молодежь.
Кажется, этой группой и ограничивалась тогда
русская молодая эмиграция, какую можно было встретить в Латинском квартале.
Я не стану здесь рассказывать про то, чем тогда была Испания. Об этом я писал достаточно и в корреспонденциях, и в газетных очерках, и даже в журнальных статьях. Не следует в воспоминаниях предаваться такому ретроспективному репортерству. Гораздо ценнее во всех смыслах освежение тех «пережитков», какие испытал в моем лице
русский молодой писатель, попавший в эту страну одним из первых в конце 60-х годов.
Знакомые нам с Наке
молодые люди — испанцы рассказывали нам, что
русский посол изумлял их своим аппетитом.
В самом начале театрального сезона 1869–1870 года в"Водевиле"дебютировала
молодая артистка, по газетным слухам —
русская, если не грузинская княжна, готовившая себя к сцене в Париже. Она взяла себе псевдоним"Дельнор". Я с ней нигде перед тем не встречался, и перед тем, как идти смотреть ее в новой пьесе"Дагмар", я был скорее неприязненно настроен против этой
русской барышни и ее решимости выступить сразу в новой пьесе и в заглавной роли в одном из лучших жанровых театров Парижа.
Для тогдашнего своего возраста (ему шел 58-й год) он смотрел еще моложаво, хотя лицо, по своему окрашиванью и морщинам, не могло уже назваться
молодым. Рост пониже среднего, некоторая полнота, без тучности, широкий склад, голова немного откинутая назад, седеющие недлинные волосы (раньше он отпускал их длиннее), бородка. Одет был в черное, без всякой особой элегантности, но как
русский барин-интеллигент.
О
молодых тогдашних
русских писателях у него не было повода высказаться: о Гл.
В Вене на первых порах мне опять жилось привольно, с большими зимними удобствами, не было надобности так сновать по городу, выбрал я себе тихий квартал в одном из форштадтов, с
русскими молодыми людьми из медиков и натуралистов, в том числе с тем зоологом У., с которым познакомился в Цюрихе за полгода перед тем.
А мои итоги как романиста состояли тогда из четырех повествовательных вещей:"В путь-дорогу", куда вошла вся жизнь юноши и
молодого человека с 1853 по 1860 год, затем оставшихся недоконченными"Земских сил", где матерьялом служила тогдашняя обновляющаяся
русская жизнь в провинции, в первые 60-е годы;"Жертва вечерняя" — вся дана петербургским нравам той же эпохи и повесть"По-американски", где фоном служила Москва средины 60-х годов.
Он же свел меня с кружком
русских молодых людей, которые состояли при И.А.Гончарове, жившем в Берлине как раз в это время, перед отправлением на какие-то воды. Ближайшими приятелями Бакста был сын Пирогова от первой жены и брат его второй жены.
Долго жизнь не давала мне достаточно досугов, но в начале 80-х годов, по поводу приезда в Петербург первой драматической труппы и моего близкого знакомства с
молодым польско-русским писателем графом Р-ским, я стал снова заниматься польским языком, брал даже уроки декламации у режиссера труппы и с тех пор уже не переставал читать польских писателей; в разное время брал себе чтецов, когда мне, после потери одного глаза, запрещали читать по вечерам.
Из
русских ко мне явился сам отрекомендоваться как земляку, нижегородцу и бывшему казанскому студенту —
молодой магистрант химии Т-ров, теперь крупный администратор в министерстве финансов после долгой карьеры профессора химии.
Обещать безусловную поддержку я не мог; но сказал, что буду рад изменить свое мнение о
молодой артистке, которая, конечно, будет более на месте на
русской сцене, если она в Париже не разучилась родному языку.
Из тогдашних
русских немного
моложе его был один, у кого я находил всего больше если не физического сходства с ним, то близости всего душевного склада, манеры говорить и держать себя в обществе: это было у К.Д.Кавелина, также москвича почти той же эпохи, впоследствии близкого приятеля эмигранта Герцена. Особенно это сказывалось в речи, в переливах голоса, в живости манер и в этом чисто московском говоре, какой был у людей того времени. Они легко могли сойти за родных даже и по наружности.
Жуковский прибежал ко мне в гостиницу (я останавливался в Hotel du Russie), и у нас сразу завязалась одна из тех бесконечных бесед, на какие способны только
русские. Пролетело два, три, четыре часа. Отворяется дверь салона, и показывается женская фигура: это была жена милейшего Владимира Ивановича, все такого же
молодого, пылкого и неистощимого в рассказах и длинных отступлениях.
Другой покойник в гораздо большей степени мог бы считаться если не изгнанником, то"
русским иностранцем", так как он с
молодых лет покинул отечество (куда наезжал не больше двух-трех раз), поселился в Париже, пустил там глубокие корни, там издавал философский журнал, там вел свои научные и писательские работы; там завязал обширные связи во всех сферах парижского общества, сделался видным деятелем в масонстве и умер в звании профессора College de France, где занимал кафедру истории наук.