Неточные совпадения
Поступив на «камеральный» разряд, я стал ходить на одни и те же
лекции с юристами первого
курса в общие аудитории; а на специально камеральные
лекции, по естественным наукам, — в аудитории, где помещались музеи, и в лабораторию, которая до сих пор еще в том же надворном здании, весьма запущенном, как и весь университет, судя по тому, как я нашел его здания летом 1882 года, почти тридцать лет спустя.
Разумеется, это было ново после гимназии; мы слушали
лекции, а «не заучивали только параграфы учебников; но университет не захватывал, да и свободного времени у нас на первом
курсе было слишком много.
Вообще, словесные науки стояли от нас в стороне. Посещать чужие
лекции считалось неловким, да никто из профессоров и не привлекал. Самый речистый и интересный был все-таки Иванов, который читал нам обязательныйпредмет, и целых два года. Ему многие, и не словесники, обязаны порядочными сведениями по историографии. Он прочел нам целый
курс „пропедевтики“ с критическим разбором неписьменных и письменных источников.
Наши товарищеские отношения с Балакиревым закрепились именно здесь, в Казани. Не помню, почему он не поступил в студенты (на что имел право, так как кончил
курс в нижегородском Александровском институте), а зачислился в вольные слушатели по математическому разряду. Он сначала довольно усердно посещал
лекции, но дальше второго
курса не пошел, отдавшись своему музыкальному призванию.
На этом балу я справлял как бы поминки по моей прошлогодней „светской“ жизни. С перехода во второй
курс я быстро охладел к выездам и городским знакомствам, и практические занятия химией направили мой интерес в более серьезную сторону. Программа второго
курса стала гораздо интереснее.
Лекции, лаборатория брали больше времени. И тогда же я задумал переводить немецкий учебник химии Лемана.
А в Дерпте на медицинском факультете я нашел таких ученых, как Биддер, сотрудник моего Шмидта, один из создателей животной физиологии питания, как прекрасный акушер Вальтер, терапевт Эрдман, хирурги Адельман и Эттинген и другие. В клиниках пахло новыми течениями в медицине, читали специальные
курсы (privatissima) по разным отделам теории и практики. А в то же время в Казани не умели еще порядочно обходиться с плессиметром и никто не читал
лекций о «выстукивании» и «выслушивании» грудной полости.
Русскую литературу читал интересный москвич, человек времени Надеждина и Станкевича, зять Н.Полевого, Михаил Розберг; но этот
курс сводился к трем-четырем
лекциям в семестр.
Раздобыться
лекциями по всем главным предметам было нелегко. А из побочных два предмета «кусались» больше главных: это
курсы Спасовича и Кавелина.
Закрытие университета подняло сочувствие к нему всего города. На Невском в залах Думы открылись целые
курсы с самыми популярными профессорами. Начались, тогда еще совсем внове, и литературные вечера в публичных залах. В зале Пассажа, где и раньше уже состоялся знаменитый диспут Погодина с Костомаровым, читались
лекции; а потом пошло увлечение любительскими спектаклями, в которых и я принимал участие.
Все шло хорошо.
Курсы имели и немало сторонних слушателей. Из
лекций, кроме юридических, много ходило к Костомарову.
Это постоянное посещение самых разнообразных
лекций необыкновенно"замолаживало"меня и помогало наполнять все те пробелы в моем образовании, какие еще значились у меня. И тогда я, под влиянием бесед с Вырубовым, стал изучать
курс"Положительной философии"Огюста Конта. Позитивное миропонимание давало как бы заключительный аккорд всей моей университетской выучке, всему тому, что я уже признавал самого ценного в выводах естествознания и вообще точных наук.
Мне уже нельзя было так"запоем"ходить на
лекции, как в первую мою зиму, но все-таки я удосуживался посещать всех лекторов, которые меня более интересовали. Из них к Лабуле я ходил постоянно, вряд ли пропуская хоть одну из прекрасно изложенного
курса о"Духе законов"Монтескье.
А их были и тогда тысячи в Латинском квартале. Они ходили на медицинские
лекции, в анатомический театр, в кабинеты, в клиники. Ходили — но далеко не все — на
курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И в первый же мой сезон в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Неточные совпадения
Между прочим, он стал опять слушать университетские
лекции, чтобы кончить
курс.
Средь этих обстоятельств Шевырев, который никак не мог примириться с колоссальным успехом
лекций Грановского, вздумал побить его на его собственном поприще и объявил свой публичный
курс.
Германская философия была привита Московскому университету М. Г. Павловым. Кафедра философии была закрыта с 1826 года. Павлов преподавал введение к философии вместо физики и сельского хозяйства. Физике было мудрено научиться на его
лекциях, сельскому хозяйству — невозможно, но его
курсы были чрезвычайно полезны. Павлов стоял в дверях физико-математического отделения и останавливал студента вопросом: «Ты хочешь знать природу? Но что такое природа? Что такое знать?»
Лекции эти продолжались целую неделю. Студенты должны были приготовляться на все темы своего
курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю московскую знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все были налицо.
Публичные доклады мы устраивали в помещении Высших женских
курсов,
лекции же и семинары в разных местах, обыкновенно в каких-нибудь советских учреждениях, в управлении которых были знакомые.