Неточные совпадения
В труппе были такие силы, как Милославский, игравший
в Нижнем не один
сезон в те годы, когда я еще учился
в гимназии, Виноградов (впоследствии петербургский актер), Владимиров, Дудкин (превратившийся
в Петербурге
в Озерова), Никитин; а
в женском персонале: Таланова (наша Ханея), ее сестра Стрелкова (также
из нашей нижегородской труппы), хорошенькая тогда Прокофьева, перешедшая потом
в Александрийский театр вместе с Дудкиным.
С отцом мы простились
в Липецке, опять
в разгар водяного
сезона. На бал 22 июля съезд был еще больше прошлогоднего, и ополченские офицеры
в серых и черных кафтанах очутились, разумеется, героями. Но, повторяю,
в обществе среди дам и девиц никакого подъема патриотического или даже гуманного чувства! Не помню, чтобы они занимались усиленно и дерганьем корпии, а о снаряжении отрядов и речи не было. Так же все танцевали, амурились, сплетничали, играли
в карты, ловили женихов
из тех же ополченцев.
И граф не стал вовсе избегать разговоров со мною. Напротив, от него я услыхал — за два
сезона, особенно
в Карлове — целую серию рассказов
из его воспоминаний о Пушкине, которого он хорошо знал, Одоевском, Тургеневе, Григоровиче, Островском.
Обе мои пьесы очень нравились комитету."Однодворца"еще не предполагалось ставить
в тот же
сезон, из-за цензурной задержки, а о"Ребенке"Федоров сейчас же сообщил мне, что ролью чрезвычайно заинтересована Ф.А.Снеткова.
Самой интересной для меня силой труппы явился
в тот
сезон только что приглашенный
из провинции на бытовое амплуа
в комедии и драме Павел Васильев, меньшой брат Сергея — московского.
Другой толкователь Шекспира и немецких героических лиц, приезжавший
в Россию
в те же
сезоны, тогда уже немецкая знаменитость — актер Дависон считался одной
из первых сил
в Германии наряду с Девриеном.
Никто
из заезжих иностранных виртуозов не мог помрачить его славы как пианиста; а
в Петербург и тогда уже приезжали на
сезон все западные виртуозы. Великопостный
сезон держался тогда исключительно концертами (с живыми картинами), и никаких спектаклей не полагалось.
Когда я сказал им, что,"может быть",
в конце сентября попаду туда, они мне сообщили, что едут оба
из Москвы прямо
в Париж, где и останутся весь
сезон.
Париж еще сильно притягивал меня.
Из всех сторон его литературно-художественной жизни все еще больше остального — театр. И не просто зрелища, куда я мог теперь ходить чаще, чем
в первый мой парижский
сезон, а вся организация театра, его художественное хозяйство и преподавание. «Театральное искусство»
в самом обширном смысле стало занимать меня, как никогда еще. Мне хотелось выяснить и теоретически все его основы, прочесть все, что было писано о мимике, дикции, истории сценического дела.
А к следующему
сезону он назначил дни — сколько помню, по четвергам, и через три года
в один
из них состоялось и мое настоящее знакомство с А.И.Герценом.
Познакомился я еще
в предыдущий
сезон с одним
из старейших корифеев"Французской комедии" — Сансоном, представителем всех традиций"Дома Мольера". Он тогда уже сошел со сцены, но оставался еще преподавателем декламации
в Консерватории. Я уже бывал у него
в гостях,
в одной
из дальних местностей Парижа,
в"Auteuil". Тогда он собирал к себе по вечерам своих учеников и бывших сослуживцев. У него я познакомился и с знаменитым актером Буффе, тогда уже отставным.
Я шел по Regent-Street
в обществе А.И.Бенни и Роль-стона и не знаю, какая внезапная ассоциация идей привела меня к такому же внезапному выводу о полной моральной несостоятельности наших светских женщин. Но это явилось мне не
в виде сентенции, а
в образе молодой женщины
из того «круга», к которому я достаточно присмотрелся
в Петербурге
в сезоны 1861–1865 годов.
В тот
сезон красноречие Гамбетты с его тоном и порывами трибуна смущало бы Палату, которая вся почти состояла
из приверженцев режима Второй империи гораздо сильнее, чем это было год спустя.
А их были и тогда тысячи
в Латинском квартале. Они ходили на медицинские лекции,
в анатомический театр,
в кабинеты,
в клиники. Ходили — но далеко не все — на курсы юридического факультета. Но Сорбонна, то есть главное ядро парижского Университета с целыми тремя факультетами, была предоставлена тем, кто
из любопытства заглянет к тому или иному профессору. И
в первый же мой
сезон в «Латинской стране» я, ознакомившись с тамошним бытом студенчества, больше уже не удивлялся.
Я не знаю, оставался ли там
в сезон 1868 года кто-нибудь
из русских беглецов, но если и оставался, то
из самых темных.
В сезон 1868 года он уже
из директора театра очутился гастролером
в театре, где шла пьеса Диккенса, переделанная
из его романа"Проезд закрыт".
Водил он приятельство со своим товарищем по Парижской консерватории певцом Гассье, который незадолго перед тем пропел целый оперный
сезон в Москве, когда там была еще императорская Итальянская опера. Этот южанин, живший
в гражданском браке с красивой англичанкой, отличался большим добродушием и с юмором рассказывал мне о своих успехах
в Москве, передразнивая, как московские студенты
из райка выкрикивали его имя с русским произношением.
Еще
в первый мой приезд Рольстон водил меня
в уличку одного
из самых бедных кварталов Лондона. И по иронии случая она называлась Golden Lane, то есть золотой переулок. И таких Голден-Лэнов я
в сезон 1868 года видел десятки
в Ost End'e, где и до сих пор роится та же непокрытая и неизлечимая нищета и заброшенность, несмотря на всевозможные виды благотворительности и обязательное призрение бедных.
Я поехал
из Бадена сначала
в Швейцарию на конгресс"Мира и свободы", который должен был собраться
в Берне. У меня была совершенно выясненная программа: после этого конгресса пожить
в Мюнхене и остаться
в Вене на весь зимний
сезон. Ни
в Мюнхене, ни
в Вене я еще до того не бывал.
Эди, подзавитой, с усиками
в ниточку, вертлявый и изысканно франтоватый, подпрыгивал, играя свои вальсы и польки, сортом гораздо хуже композиций своих старших братьев. Но это была одна
из типичнейших фигур веселой Вены,
в данный момент больше даже, чем его брат Иоганн. Между его польками и вальсами, его подпрыгиваньем, усами
в ниточку и белыми панталонами при фраке (
в летний
сезон) и веселящейся Веной вообще — была коренная связь.
В самом начале театрального
сезона 1869–1870 года
в"Водевиле"дебютировала молодая артистка, по газетным слухам — русская, если не грузинская княжна, готовившая себя к сцене
в Париже. Она взяла себе псевдоним"Дельнор". Я с ней нигде перед тем не встречался, и перед тем, как идти смотреть ее
в новой пьесе"Дагмар", я был скорее неприязненно настроен против этой русской барышни и ее решимости выступить сразу
в новой пьесе и
в заглавной роли
в одном
из лучших жанровых театров Парижа.
От Вырубова же я узнал, что А.И.Герцен приезжает
из Швейцарии
в Париж на весь
сезон и будет до приискания постоянной квартиры жить
в Hotel du Louvre. Вскоре потом он же говорит мне...
Вообще же, насколько я мог
в несколько бесед (за ноябрь и декабрь того
сезона) ознакомиться с литературными вкусами и оценками А. И., он ценил и талант и творчество как человек пушкинской эпохи, разделял и слабость людей его эпохи к Гоголю, забывая о его"Переписке", и я хорошо помню спор, вышедший у меня на одной
из сред не с ним, а с Е.И.Рагозиным по поводу какой-то пьесы, которую тогда давали на одном
из жанровых театров Парижа.
Определенного плана на следующий
сезон 1870–1871 годов у меня не было, и я не помню, чтобы я решил еще
в Вене, куда я поеду
из Берлина на вторую половину лета. Лечиться на водах я еще тогда не сбирался, хотя катар желудка, нажитый
в Париже, еще давал о себе знать от времени до времени.
Первого
из них я уже не застал
в Ницце (где я прожил несколько зимних
сезонов с конца 80-х годов); там он приобрел себе имя как практикующий врач и был очень популярен
в русской колонии. Он когда-то бежал
из России после польского восстания, где превратился
из артиллерийского офицера русской службы
в польского"довудца"; ушел, стало быть, от смертной казни.