Неточные совпадения
Сначала — что представлял собою Дерпт в его общей жизни, как"академический"городок и как уездный городок остзейского края, который все-таки входил в состав
Русской империи и, в
известной степени, испытывал неизбежное воздействие нашего государственного и национального строя.
Лектором
русского языка состоял Павловский,
известный составитель лексикона, который в мое время и стал появляться в печати у рижского книгопродавца Киммеля.
У меня были рекомендации к двум
русским химикам — Воскресенскому и гораздо более
известному, даже знаменитому, Н.Н.Зинину.
Всего лишь один раз во все мое писательство (уже к началу XX века) обратился ко мне с вопросными пунктами из Парижа
известный переводчик с
русского Гальперин-Каминский. Он тогда задумывал большой этюд (по поводу пятидесятилетней годовщины по смерти Гоголя), где хотел критически обозреть все главные этапы
русской художественной прозы, языка, мастерства формы — от Гоголя и до Чехова включительно.
Вспомните, как
известный ученый и издатель научных сочинений Ковалевский, бывший одно время приятелем семейства Герцена, был заподозрен в шпионстве. И
русские, в согласии самого Герцена, произвели в отсутствие Ковалевского у него домашний обыск и ничего не нашли. Мне это рассказывал один из производивших этот обыск, Николай Курочкин, брат Василия, тогда уже постоянный сотрудник"Отечественных записок"Некрасова и Салтыкова.
По-английски я стал учиться еще в Дерпте, студентом, но с детства меня этому языку не учили. Потом я брал уроки в Петербурге у
известного учителя, которому выправлял
русский текст его грамматики. И в Париже в первые зимы я продолжал упражняться, главным образом, в разговорном языке. Но когда я впервые попал на улицы Лондона, я распознал ту давно
известную истину, что читать, писать и даже говорить по-английски — совсем не то, что вполне понимать всякого англичанина.
Ж.Симон тогда смотрел еще совсем не стариком, а он был уже в Февральскую революцию депутатом и
известным профессором философии. Вблизи я увидал его впервые и услыхал его высокий"нутряной"голос с певучими интонациями. Когда Гамбетта познакомил нас с ним, он, узнав, что я молодой
русский писатель, сказал с тонкой усмешкой...
Когда в 1868 году он уже пристал к бакунинской"вере", около него была всегда кучка
русских барынь и барышень, из которых одна очень красивая,
известная под именем"Сони"или"Соньки", — как потом оказалось, какая-то помещица, убежавшая от мужа или что-то в этом роде.
В числе моих более близких знакомых французов состоял уже с позапрошлого зимнего сезона приятель Вырубова и
русского химика Лугинина — уже очень
известный тогда в парижских интеллигентных сферах профессор Медицинской школы по кафедре химии Альфред Наке. О нем я и раньше знал, как об авторе прекрасного учебника, который очень ценился и у нас. Вырубов быт уже с ним давно в приятельских отношениях, когда я познакомился с Наке.
Но Краевский был то, что народ называет"кулак", то есть чистой крови оппортунист, умевший ловко лавировать между подводными камнями
русского режима, а Коршу дороги были
известные принципы и идеалы.
С разными"барами", какие и тогда водились в
известном количестве, я почти что не встречался и не искал их. А
русских обывателей Латинской страны было мало, и они также мало интересного представляли собою. У Вырубова не было своего"кружка". Два-три корреспондента, несколько врачей и магистрантов, да и то разрозненно, — вот и все, что тогда можно было иметь. Ничего похожего на ту массу
русской молодежи — и эмигрантской и общей, какая завелась с конца 90-х годов и держится и посейчас.
Оба они были воинствующие гегельянцы, и Бакунин после фанатического оправдания всякой действительности (когда сам начитывал Белинскому гегельянскую доктрину) успел превратиться сначала в революционера на якобинский манер и произвести бунт у немцев, был ими захвачен и выдан
русскому правительству, насиделся в сибирской ссылке и бежал оттуда через Японию в Лондон, где состоял несколько лет при Герцене и в
известной степени влиял на него, особенно в вопросе о польском восстании.
Полонский жил тогда со своей молоденькой первой женой (
русской парижанкой, дочерью псаломщика Устюшкова) в доме
известного архитектора Штакеншнейдера и привел меня из своей квартиры в хозяйский обширный апартамент, где по воскресеньям давали вечера литературно-танцевальные.
Сколько помню, он был близок с Плехановым, а дочь его дружила с одной из дочерей этого — и тогда уже очень
известного —
русского изгнанника, проживавшего еще в Швейцарии.
Мечтательности, чувствительности, которую некогда так хлопотал распространить добродушный Карамзин [Карамзин Николай Михайлович (1766—1826) —
известный русский писатель и историк, автор повести «Бедная Лиза», пользовавшейся большим успехом.], — ничего этого и в помине нет: тщеславие и тщеславие, наружный блеск и внутренняя пустота заразили юные сердца.
Неточные совпадения
Я, тот самый я, которого вы изволите видеть теперь перед собою, я у князя Витгенштейна [Витгенштейн Петр Христианович (1768–1842) —
русский генерал,
известный участник Отечественной войны 1812 года на петербургском направлении.
Проповеди Бурдалу переведены на
русский язык в начале XIX века.] намекая тем не на
известного французского проповедника, а на бурду.
— Она будет очень счастлива в
известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая,
русская. А вот я не чувствую себя
русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется — это страна людей, которые не нужны никому и сами себе не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я не люблю немцев.
И вот морская даль, под этими синими и ясными небесами, оглашается звуками
русской песни, исполненной неистового веселья, Бог знает от каких радостей, и сопровождаемой исступленной пляской, или послышатся столь
известные вам, хватающие за сердце стоны и вопли от каких-то старинных, исторических, давно забытых страданий.
Среди польских мессианистов есть один, наименее
известный, — Вронский, который исповедовал
русский, а не польский мессианизм.