Неточные совпадения
Это была типичнейшая фигура. Из малограмотных мещан уездного
города он сделался настоящим просветителем Нижнего; имел на родине лавчонку, потом завел библиотеку и кончил свою
жизнь заведующим городской публичной библиотекой, которая разрослась из его книгохранилища.
Без всякой предвзятости, не мудрствуя лукаво, без ложной идеализации и преувеличений, беллетристика могла черпать из
жизни каждого губернского
города и каждой усадьбы еще многое и многое, что осталось бы достоянием нашей художественной литературы.
Не скажу, чтобы и уличная
жизнь казалась мне «столичной»; езды было много, больше карет, чем в губернском
городе; но еще больше простых ванек. Ухабы, грязные и узкие тротуары, бесконечные переулки, маленькие дома — все это было, как и у нас. Знаменитое катанье под Новинским напомнило, по большому счету, такое же катанье на Масленице в Нижнем, по Покровке — улице, где я родился в доме деда. Он до сих пор еще сохранился.
Древняя Москва только скользнула по мне. Кремль, соборы, Чудов монастырь, Грановитая палата — все это быстро промелькнуло предо мною, но без старины Москва показалась бы только огромным губернским
городом, не больше. Что-то таинственное и величавое осталось в памяти, и в этой рамке поездка в Москву получила еще большее значение в моей только что открывающейся юношеской
жизни.
Казань как
город, как пункт тогдашней культурной
жизни приволжского края, уже не могла быть для меня чем-нибудь внушительным, невиданным. Поездка в Москву дала мне запас впечатлений, после которых большой губернский
город показался мне таким же Нижним, побойчее, пообширнее, но все-таки провинцией.
О Дерпте, тамошних профессорах и студентской
жизни мы знали немного. Кое-какие случайные рассказы и то, что осталось в памяти из повести графа Соллогуба „Аптекарша“. Смутно мы знали, что там совсем другие порядки, что существуют корпорации, что ученье идет не так, как в Казани и других русских университетских
городах. Но и только.
От светской
жизни сословного губернского
города я добровольно ушел еще год назад, как я уже говорил во второй главе.
Затем, университет в его лучших представителях, склад занятий, отличие от тогдашних университетских
городов, сравнительно, например, с Казанью, все то, чем действительно можно было попользоваться для своего общего умственного и научно-специального развития; как поставлены были студенты в
городе; что они имели в смысле обще-развивающих условий; какие художественные удовольствия; какие формы общительности вне корпоративной, то есть почти исключительно трактирной (по"кнейпам")
жизни, какую вело большинство буршей.
Город жил так, как описано в моем романе. Там ничего не прибавлено и не убавлено. Внешняя
жизнь вообще была тихая; но не тише, чем в средних русских губернских
городах, даже бойчее по езде студентов на парных пролетках и санях, особенно когда происходили периодические попойки и загородные экскурсии.
Всякий остзеец из Риги, Митавы, Ревеля, а тем более из мелких
городов Прибалтийского края, находил в Дерпте все, к чему он привык, и ему
жизнь в Дерпте должна была нравиться еще и по тому оттенку, какой придавала ей университетская молодежь.
Возвращаюсь к
городу Дерпту и его ресурсам — в те месяцы, когда университет жил полною
жизнью.
Вот как жил
город Дерпт, в крупных чертах, и вот что казанский третьекурсник, вкусивший довольно бойкой
жизни большого губернского
города с дворянским обществом, мог найти в"Ливонских Афинах".
Конечно, такая работа позднее меня самого бы не удовлетворяла. Так делалось по молодости и уверенности в своих силах. Не было достаточного спокойствия и постоянного досуга при той бойкой
жизни, какую я вел в
городе. В деревне я писал с большим"проникновением", что, вероятно, и отражалось на некоторых местах, где нужно было творческое настроение.
Собственником виллы был сначала московский банкир Ахенбах (еще при
жизни Тургенева), от которого она перешла к его зятю из фамилии Бисмарков, потом была продана какой-то немке и от нее перешла, как выморочное имение, к одному из ганзейских
городов (Бремену или Любеку) и куплена англичанкой.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой столице Австрии, относилось больше к ее бытовой
жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный
город —
город вальсов, когда-то Лайнера и старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только в Павловске, но и в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда, в августе 1868 года.
Тогда можно было в Вене иметь квартиру в две комнаты в центре
города за какие-нибудь двадцать гульденов, что на русские деньги не составляло и полных пятнадцати рублей. И вся программа венской
жизни приезжего писателя, желающего изучать
город и для себя самого, и как газетный корреспондент, складывалась легко, удобно, не требуя никаких особенных усилий, хлопот, рекомендаций.
Актер Фюрст, создатель театра в Пратере, был в ту пору еще свежий мужчина, с простонародной внешностью бюргера из мужиков, кажется, с одним вставным фарфоровым глазом, плотный, тяжелый, довольно однообразный, но владеющий душой своей публики и в диалоге, и в том, как он пел куплеты и песенки в тирольском вкусе. В нем давал себя знать австрийский народный кряж, с теми бытовыми штрихами, какие дает венская
жизнь мелкого бюргерства, особенно в демократических кварталах
города.
Вышло это оттого, что Вена в те годы была совсем не
город крупных и оригинальных дарований, и ее умственная
жизнь сводилась, главным образом, к театру, музыке, легким удовольствиям, газетной прессе и легкой беллетристике весьма не первосортного достоинства. Те венские писатели, которые приподняли австрийскую беллетристику к концу XIX века, были тогда еще детьми. Ни один романист не получил имени за пределами Австрии. Не чувствовалось никаких новых течений, хотя бы и в декадентском духе.
Мадридское"сиденье"было для меня в физическом смысле довольно утомительно. Я — северянин и никогда не любил жары, а тут летний зной начал меня подавлять. Мой коллега Наке, как истый южанин, гораздо бодрее меня нес свою корреспондентскую службу, бегал по
городу и днем, и даже в полдень. А я выходил только утром, очень редко от 12-ти до 4-х, и начинал"дышать"только по заходе солнца, когда, собственно, и начиналась в Мадриде бойкая
жизнь.
Свою поездку по итальянским озерам, куда я попадал еще в первый раз в моей
жизни, я уже рассказывал в вступлении к книге"Вечный
город"и здесь повторяться не буду.
Неточные совпадения
…Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением градоначальников,
городом управляли квартальные; но так как либерализм еще продолжал давать тон
жизни, то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что обыватели настолько осмелились, что охотно дарили только требухой.
Если бы не это всё усиливающееся желание быть свободным, не иметь сцены каждый раз, как ему надо было ехать в
город на съезд, на бега, Вронский был бы вполне доволен своею
жизнью.
Но без этого занятия
жизнь его и Анны, удивлявшейся его разочарованию, показалась ему так скучна в итальянском
городе, палаццо вдруг стал так очевидно стар и грязен, так неприятно пригляделись пятна на гардинах, трещины на полах, отбитая штукатурка на карнизах и так скучен стал всё один и тот же Голенищев, итальянский профессор и Немец-путешественник, что надо было переменить
жизнь.
Одна выгода этой городской
жизни была та, что ссор здесь в
городе между ними никогда не было. Оттого ли, что условия городские другие, или оттого, что они оба стали осторожнее и благоразумнее в этом отношении, в Москве у них не было ссор из-за ревности, которых они так боялись, переезжая в
город.
Иногда она в душе упрекала его за то, что он не умеет жить в
городе; иногда же сознавалась, что ему действительно трудно было устроить здесь свою
жизнь так, чтобы быть ею довольным.