Неточные совпадения
Из них весьма многие стали хорошими
женами и очень приятными собеседницами, умели вести дружбу и с подругами и с мужчинами, были гораздо проще в своих требованиях, без особой страсти к туалетам, без
того культа «вещей»,
то есть комфорта и разного обстановочного вздора, который захватывает теперь молодых женщин. О
том, о чем теперь каждая барышня средней руки говорит как о самой банальной вещи, например о заграничных поездках, об игре на скачках, о водах и морских купаньях, о рулетке, — даже и не мечтали.
Путь лежал от нас с Покровки по Лыковой дамбе мимо церкви Жен-Мироносиц, потом опять кверху, мимо церквей Вознесения и Похвалы Богородицы, и, оставляя вправо спуск по Похвалинскому съезду, а слева балки, где. стояли деревянные жандармские казармы, вы по переулочкам попадали к
тому «взлобью», которое и был «Гребешок», где потом при губернаторе Муравьеве (бывшем декабристе) водрузили довольно-таки безобразную башню.
Мы его застали за партией шахмат. И он сам — худой старик, странно одетый — и семья его (он уже был женат на второй
жене), их манеры, разговоры, весь тон дома не располагали к
тому, чтобы чувствовать себя свободно и приятно.
Таким оставался он и позднее, когда я стал часто бывать у Соллогубов, но больше у
жены его, графини Софьи Михайловны (урожденной графини Виельгорской), чем у него, потому что он
то и дело уезжал в Петербург, где состоял на какой-то службе, кажется по тюремному ведомству.
Та же самая тетушка, которая послужила trait d'union (связующей нитью) между мною и Вейнбергом, оказалась в родстве с
женой Алексея Феофилактовича, урожденной Свиньиной, дочерью
того литератора 20-х годов, который впервые стал издавать «Отечественные записки».
Не прощал он ему тогда и его петербургских великосветских связей,
того, что
тот водился с разными высокопоставленными господами из высшего"монда". Могу довольно точно привести текст рассказа Писемского за обедом у него, чрезвычайно характерный для них обоих. Обедал я у Писемского запросто. Сидели только, кроме хозяина,
жена его и два мальчика-гимназиста.
Он писал сперва черновой текст,
жена сейчас же переписывала, и я был свидетелем
того, как Екатерина Павловна приходила в кабинет с листком в руке и просила прочесть какое-нибудь слово.
И я в следующий сезон не избег
того же поветрия, участвовал в нескольких спектаклях с персоналом, в котором были такие силы, как старуха Кони и красавица Спорова (впоследствии вторая
жена Самойлова). Ею увлекались оба моих старших собрата: Островский и Алексей Потехин. Потехин много играл и в своих пьесах, и Гоголя, и Островского, и сам Островский пожелал исполнить роль Подхалюзина уже после
того, как она была создана такими силами, как Садовский и П.Васильев.
От
того же П.И.Вейнберга (больше впоследствии) я наслышался рассказов о меценатских палатах графа, где скучающий барин собирал литературную"компанию", в которой действовали такие и тогда уже знаменитые"потаторы"(пьяницы), как Л.Мей, А.Григорьев, поэт Кроль (родственник
жены графа) и другие"кутилы-мученики". Не отставал от них и В.Курочкин.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен был создать в ней. Старика отца,
то есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи,
жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще не был до
того знаком.
У Писемского в зале за столом я нашел такую сцену: на диване он в халате и — единственный раз, когда я его видел — в состоянии достаточного хмеля. Рядом, справа и слева,
жена и его земляк и сотрудник"Библиотеки"Алексей Антипович Потехин, с которым я уже до
того встречался.
После
того как он сделал из газеты"Presse"самый бойкий орган (еще в
то время, как его сотрудницей была его первая
жена Дельфина), он в последние годы империи создал газету"Liberte"и в ней каждый день выступал с короткой передовой статьей, где была непременно какая-нибудь новая или якобы новая идея.
Я нашел в
тот сезон несколько типичных актеров и актрис: Сосерна, еще на молодых ролях, чету Метьюсов (мужа и
жену), двух-трех комиков, молодую актрису Кэт Терри, тогда же покинувшую сцену, — сестру Элен Терри, подруги и сподвижницы Эрвинга, который тогда только что начинал.
Там сошелся он с
той русской девушкой из старой дворянской семьи, которая впоследствии сделалась его
женой, и я был свидетелем на их свадьбе в русской церкви, состоявшейся во время Франко-прусской войны в Женеве в ноябре 1870 года, куда я заехал по пути на юго-восток Франции.
Но ни характер героя, ни его
жены, ни обстановка — ничто не подсказано
той историей, которую я слыхал только в самых общих чертах.
Наке привез меня в квартиру, где поместился тотчас по приезде,
то, что у нас называется"у жильцов". Это было семейство Ортис,
жены секретаря Марфорио, фаворита Изабеллы, бежавшего с ней в Париж.
Тогда, в 1895 году (
то есть ровно 26 лет после нашего житья в Мадриде в 1869 году), я навестил его в приемный день его
жены, когда он уже был в некотором роде"особа", жил в прекрасно обставленном особняке и на его пятичасовом чае перед хозяйкой красовался русский посеребренный самовар.
Когда он повел меня из гостиной в свой кабинет с богатой отделкой книжными шкалами, я ему напомнил комический инцидент с coffee-house. Стэнлей много смеялся. Он уже не был такой целомудренный, и когда я в другой раз попал в гостиную его
жены,
то я по ее намекам понял, что и ей анекдот известен.
Всего поразительнее было
то, что это была, хотя и упраздненная, но все-таки церковь, с алтарями. И на главном алтаре
жены и дочери рабочих преспокойно себе сидели, спустив ноги, как со стола, и в антракты весело болтали. Никак уже нельзя было подумать, что мы в стране, где клерикальный гнет и после Сентябрьской революции 1868 года продолжал еще чувствоваться всюду. Объяснялось оно
тем, что рабочие, сбежавшиеся на эту сходку, принадлежали к республиканской партии и тогда уже были настроены антиклерикально.
И эта м-lie Delnord через два года в Петербурге поступила в труппу Александрийского театра под именем Северцевой, лично познакомилась с"суровым"критиком ее парижских дебютов, а еще через год, в ноябре 1872 года, сделалась его
женою и покинула навсегда сцену. И
то, что могло в других условиях повести к полному нежеланию когда-либо узнать друг друга — кончилось сближением, которое повело к многолетнему браку, к полному единению во всех испытаниях и радостях совместной жизни.
И когда мы пришли потом с ним проститься и уходили, А.И. на площадке просил нас бывать у его"дамы", причем мне бросилось в глаза
то, что он не говорил об Огаревой как о своей"гражданской"
жене и, как бы немного стесняясь, прибавил...
Но правда и
то, что
та все-таки оказалась неверной
женой, и хотя муж, когда она вернулась домой, принял ее с подавляющим великодушием, все-таки рана осталась на дне его души.
И я до сих пор
того мнения, что француженки — и честные и продажные — совсем не годятся нам ни в
жены, ни в возлюбленные. Но от этого было не легче, и жизнь сердца была в самые еще молодые года атрофирована.
При Гамбетте же, в качестве его директора департамента как министра внутренних дел состоял его приятель Лорье, из французских евреев, известный адвокат, про
жену которого и в Type поговаривали, что она"дама сердца"диктатора. Это могла быть и сплетня, но и младшие чиновники рассказывали при мне много про эту даму и, между прочим,
то, как она незадолго перед
тем шла через все залы и громко возглашала...
В октябре 1871 года в
том же Клубе художников старшина Аристов познакомил меня с С.А.Зборжевской (по театру Северцевой), которая сделалась через год моей
женой.
Но мы уже привязались друг к другу, и с
тех пор 40 лет делим и радость и горе, и не имели еще повода жалеть, что согласились в ноябре 1872 года быть мужем и
женой.
Жуковский прибежал ко мне в гостиницу (я останавливался в Hotel du Russie), и у нас сразу завязалась одна из
тех бесконечных бесед, на какие способны только русские. Пролетело два, три, четыре часа. Отворяется дверь салона, и показывается женская фигура: это была
жена милейшего Владимира Ивановича, все такого же молодого, пылкого и неистощимого в рассказах и длинных отступлениях.
В Ницце мы видались с ним часто; так же часто навещали мы М.М.Ковалевского на его вилле в Болье. С Ковалевским Эльсниц был всего ближе из русских. Его всегда можно было видеть и на
тех обедах, какие происходили в русском пансионе, где в разные годы бывали неизменно, кроме Ковалевского, доктор Белоголовый с
женой, профессор Коротнев, Юралов (вице-консул в Ментоне), Чехов, Потапенко и много других русских, наезжавших в Ниццу.