Неточные совпадения
Стояли петербургские белые ночи, для меня
еще до того
не виданные. Я много ходил по городу, пристроивая своего Лемана. И замечательно, как и провинциальному студенту Невская"перспектива"быстро приедалась! Петербург внутри города был таким же, как и теперь, в
начале XX века. Что-то такое фатально-петербургское чувствовалось и тогда в этих безлюдных широких улицах, в летних запахах, в белесоватой мгле, в дребезжании извозчичьих дрожек.
О М.Л.Михайлове я должен забежать вперед,
еще к годам моего отрочества в Нижнем. Он жил там одно время у своего дяди, начальника соляного правления, и уже печатался; но я, гимназистом, видел его только издали, привлеченный его необычайно некрасивой наружностью. Кажется, я
еще и
не смотрел на него тогда как на настоящего писателя, и его беллетристические вещи (
начиная с рассказа"Кружевница"и продолжая романом"Перелетные птицы") читал уже в студенческие годы.
В студенческих кружках, с какими я
начал водиться,
еще наезжая из Дерпта, были пылкие сторонники идей, которым до появления"Отцов и детей"
еще никто
не давал прозвища"нигилистических".
Настало и то"майское утро", когда надо было отправляться на Васильевский остров и
начинать мытарства экзамена. Предметов одних главных оказалось чуть
не десяток: политическая экономия, статистика, русское государственное право, государственное право иностранных держав, международное право, финансовое право, торговое право и
еще что-то.
Если я"прошелся"раз над нигилистками и их внешностью, то я совсем
еще не касался тех признаков игры в социализм, какие стали вырастать в Петербурге в виде общежитии на коммунистических
началах. В те кружки я
не попадал и
не хотел писать о том, чего сам
не видал и
не наблюдал.
Тогда он уже достиг высшего предела своей мании величия и считал себя
не только великим музыкантом, но и величайшим трагическим поэтом. Его творчество дошло до своего зенита — за исключением"Парсиваля" — именно в
начале 60-х годов, хотя он тогда
еще нуждался и даже должен был бежать от долгов с своей виллы близ Вены; но его ждала волшебная перемена судьбы: влюбленность баварского короля и все то, чего он достиг в последнее десятилетие своей жизни.
Правда, в печать тогдашняя цензура ничего такого и
не пустила бы, но ведь цензура в 40-х годах и в
начале 50-х годов была
еще строже; а это
не мешало"отцам"любить скоромное в непечатной литературе стишков, анекдотов, целых поэм.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял роман по нескольким главам, и он
начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня
еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего романа.
В
начале 1863 года, приехав к матушке моей в Нижний, я вовсе
еще не собирался приобретать журнал, хотя Писемский и сам издатель Печаткин склоняли меня к этому.
В
начале 1863 года, когда я сделался издателем-редактором"Библиотеки", у меня
еще ничего готового
не было, и я должен был приготовить"оригиналу"
еще на две части, а в следующем 1864 понадобились
еще две.
Тогда же я видал и Плещеева,
еще молодого, женатого на очень милой женщине, жившего в собственном небольшом доме,
еще не пустившегося в мытарства литераторского необеспеченного существования, какое
начал, овдовев, в Петербурге, куда перебрался позднее.
Многим сторонам жизни Парижа и я
не мог
еще тогда отдаться с одинаковым интересом. Меня тогда
еще слишком сильно привлекал театр. А в следующем году я производил экскурсии в разные сценические сферы,
начиная с преподавания театрального искусства в консерватории и у частных профессоров.
В Вене тип кокотки высшей марки
еще не создавался, зато легких женщин всяких рангов и цен,
начиная с кельнерши и гувернантки и кончая певичками и танцовщицами, город был полон. Да и в бюргерстве, в мелком чиновничестве и даже в светском кругу доступность женщин была и тогда такая же, как и теперь, в
начале XX века.
Из дочерей старшая, если
не ошибаюсь, носила фамилию своего отца Нарышкина, а девочка, рожденная уже в браке с Дюма, очень бойкая и кокетливая особа, пользовалась такими правами, что во время десерта, когда все
еще сидели за столом,
начала бегать по самому столу — от отца к матери.
Языка я
еще не знал настолько, чтобы изъясняться на нем как следует, но я
начал его изучать
еще раньше и надеялся овладеть им скоро. Газеты я мог уже довольно свободно читать.
Стэнлей был очень целомудрен. И его завели нарочно в один гостеприимный дом,"без классических языков", уверив его, что идут в кафе. В нижней зале было
еще пусто в ожидании прихода"барышень". Он все ходил и осматривался. Эта пустота и отделка дома
начали приводить его в недоумение. И он
не выдержал и все спрашивал...
Возвращаться в Россию я
еще не собирался, хотя уже и
начал чувствовать тягу, какая овладевает вами после такого долгого скитания на чужбине.
Многие, вероятно, и теперь помнят Аристова в качестве устроителя всевозможных спектаклей, вечеров, чтений и праздников. Я с ним участвовал в любительских спектаклях
еще в
начале 60-х годов и нашел его все таким же-с наружностью отставного военного, при длинных усах и с моноклем в глазу. Никто бы
не сказал, что он по происхождению и воспитанию был из духовного звания и, кажется, даже с званием магистра богословия. Где-то он служил и в торжественных случаях надевал на шею орденский крест.
Та требовательность, какую мы тогда предъявляли, объяснялась, вероятно, двумя мотивами: художественной ценой первых пьес Островского и тем, что он в эти годы, то есть к
началу 70-х годов, стал как бы уходить от новых течений русской жизни, а трактование купцов на старый сатирический манер уже приелось. В Москве его
еще любили, а в Петербурге ни одна его бытовая пьеса
не добивалась крупного успеха.
В этом он был более"эмигрант", чем многие наши писатели,
начиная с Тургенева; а ведь тот, хоть и
не кончил дни свои в политическом изгнании, но умер также на чужбине и, в общем, жил за границей
еще дольше Герцена, да
еще притом в тесном общении с семьей, где
не было уже ничего русского.
Надо опять отступить назад к моменту освобождения крестьян, то есть к марту 1861 года, так как манифест был обнародован в Петербурге
не 19 февраля, а в
начале марта, в воскресенье на Масленице. Тогда я проводил первую свою зиму уже писателем, который выступил в печати
еще дерптским студентом в октябре предыдущего 1860 года.
Раньше,
еще в Дерпте, я стал читать его статьи в"Библиотеке для чтения", все по философским вопросам. Он считался тогда"гегельянцем", и я никак
не воображал, что автор их — артиллерийский полковник, читавший в Михайловской академии механику. Появились потом его статьи и в"Отечественных записках"Краевского, но в"Современнике"он
не писал, и даже позднее, когда я с ним ближе познакомился, уже в
начале 60-х годов,
не считался вовсе"нигилистом"и
еще менее тайным революционером.
Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? —
начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что
не умеешь обманывать.
Еще мальчишка, «Отче наша»
не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Стародум. Постой. Сердце мое кипит
еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев. Побудем здесь несколько минут. У меня правило: в первом движении ничего
не начинать.
Был, после
начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то
не по себе, так как о новом градоначальнике все
еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и
не смели ни за какое дело приняться, потому что
не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Следовательно, если
начать предотвращать эту неизбежную развязку предварительными разглагольствиями, то
не значит ли это
еще больше растравлять ее и придавать ей более ожесточенный характер?
К удивлению, бригадир
не только
не обиделся этими словами, но, напротив того,
еще ничего
не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать —
не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и
начала Аленку усовещивать.