И в этой главе я
буду останавливаться на тех сторонах жизни, которые могли доставлять будущему писателю всего больше жизненных черт того времени, поддерживать его наблюдательность, воспитывали в нем интерес к воспроизведению жизни, давали толчок к более широкому умственному развитию не по одним только специальным познаниям, а в смысле той universitas, какую я в семь лет моих студенческих исканий, в сущности, и прошел, побывав на трех факультетах; а четвертый, словесный, также не остался мне чуждым, и он-то и пересилил все остальное, так как я становился все более и более словесником, хотя и не прошел строго классической выучки.
Неточные совпадения
Как я сказал выше, в казанском обществе я не встречал ни одного известного писателя и
был весьма огорчен, когда кто-то из товарищей, вернувшись из театра, рассказывал, что видел ИА.Гончарова в креслах. Тогда автор „Обломова“ (еще не появившегося в свет) возвращался из своего кругосветного путешествия через Сибирь, побывал на своей родине в Симбирске и
останавливался на несколько дней в Казани.
Теперь
остановлюсь на том, что Дерпт мог дать студенту вообще — и немцу или онемеченному чухонцу, и русскому; и такому, кто поступил прямо в этот университет, и такому, как я, который приехал уже"матерым"русским студентом, хотя и из провинции, но с определенными и притом высшими запросами. Тогда Дерпт еще сохранял свою областную самостоятельность. Он
был немецкий, предназначен для остзейцев, а не для русских, которые составляли в нем ничтожный процент.
В это время он ушел в предшественников Шекспира, в изучение этюдов Тэна о староанглийском театре. И я стал упрашивать его разработать эту тему,
остановившись на самом крупном из предтеч Шекспира — Кристофере Марло. Язык автора мы и очищали целую почти зиму от чересчур нерусских особенностей. Эту статью я повез в Петербург уже как автор первой моей комедии и
был особенно рад, что мне удалось поместить ее в"Русском слове".
Попечитель жил в одном из небольших домов, видных от решетки церкви. Тут я
остановился, и все, что потом происходило у дома и по всей улице, с Владимирской
было мне хорошо видно.
Возвращаясь к театральным сезонам, которые я проводил в Петербурге до моего редакторства, нельзя
было не
остановиться на авторе"Свадьбы Кречинского"и не напомнить, что он после такого крупного успеха должен
был — не по своей вине — отойти от театра. Его"Дело"могло
быть тогда и напечатано только за границей в полном виде.
Сколько новых знакомств и сношений принесло мне редакторство в нашей тогдашней интеллигенции!
Было бы слишком утомительно и для моих читателей говорить здесь обо всех подробно; но для картины работы, жизни и нравов тогдашней пишущей братии
будет небезынтересно
остановиться на целой серии моих бывших сотрудников.
Если оно составлялось не совсем так, как я мечтал, вина
была не моя. А мой выбор
остановился на нем потому, что он считался тогда в Петербурге самым замечательным энциклопедистом и по философии, и по истории точных знаний, и по общей истории, и по общественным наукам.
По этой части ученики Ecole des beaux-arts (по-нашему Академии художеств)
были поставлены в гораздо более выгодные условия. Им читал лекции по истории искусства Ипполит Тэн. На них я подробнее
остановлюсь, когда дойду до зимы 1868–1869 года. Тогда я и лично познакомился с Тэном, отрекомендованный ему его товарищем — Франциском Сарсе. Тогда Сарсе считался и действительно
был самым популярным и авторитетным театральным критиком.
Я
останавливался в прекрасном отеле"Las Quatoras naciones", осматривал город, гулял по его красивому бульвару Ramble, но заживаться не мог, да и не хотел, потому что действительно
был очень утомлен и о швейцарской водолечебнице мечтал, как о"возрождающей купели".
Всем почти югом Франции я проехал, нигде не
останавливаясь, и добрался наконец до вожделенного Альбисбрунна, где тогда царила старинная система водолечения по методу Присница, когда-то очень знаменитая. Сторонником ее
был один из моих дядей — В.В.Боборыкин. Он и в деревне по утрам гулял,
останавливаясь у каждого колодца или ключа, и
выпивал стакан воды.
Петербург встретил меня стужей. Стояли январские трескучие морозы, когда я должен
был делать большие поездки по городу в моей венской шубке, слишком короткой и узкой, хотя и фасонистой, на заграничный манер. Я
остановился в отеле"Дагмар" — тогда на Знаменской площади, около Николаевского вокзала. Возвращаясь из Большого театра, я чуть
было не отморозил себе и щек, и пальцев на правой ноге.
Я
остановился в Grand Hotel'e, где во время осады помещался госпиталь, и во всех коридорах стоял еще больничный запах. Зато
было дешево. Я платил за большую комнату всего 5 франков в сутки. Но через несколько дней я перебрался в меблированные комнаты тут же поблизости, на бульвар Капуцинов.
Была у меня и другая мимолетная встреча на Kazthi-rerstrasse с коротеньким разговором, который в моей интимной жизни сыграл роль гораздо более серьезную, чем я мог бы вообразить себе. Каких-то два господина ехали в карете, и один из них, приказав"фиакру"(так в Вене называют извозчиков)
остановиться, стал громко звать меня...
Мы
остановились в Варшаве, где я повидался с своими приятелями. Ни Берг, ни Иванюков не
были еще женаты. Там я
был еще пободрее; но по приезде в Прагу, куда меня звал мой бывший секретарь полечиться у тамошних профессоров, я стал хиреть, явилась лихорадка, кашель, ночные испарины.
Жуковский прибежал ко мне в гостиницу (я
останавливался в Hotel du Russie), и у нас сразу завязалась одна из тех бесконечных бесед, на какие способны только русские. Пролетело два, три, четыре часа. Отворяется дверь салона, и показывается женская фигура: это
была жена милейшего Владимира Ивановича, все такого же молодого, пылкого и неистощимого в рассказах и длинных отступлениях.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (
Останавливается.)Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Коробкин (продолжает).«Судья Ляпкин-Тяпкин в сильнейшей степени моветон…» (
Останавливается).Должно
быть, французское слово.
Мы идем, идем — //
Остановимся, // На леса, луга // Полюбуемся. // Полюбуемся // Да послушаем, // Как шумят-бегут // Воды вешние, // Как поет-звенит // Жавороночек! // Мы стоим, глядим… // Очи встретятся — // Усмехнемся мы, // Усмехнется нам // Лиодорушка.
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей
остановиться с теми, которых дружба к тебе
была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Таким образом оказывалось, что Бородавкин
поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию. Страсть строить на"песце"
была доведена в нем почти до исступления. Дни и ночи он все выдумывал, что бы такое выстроить, чтобы оно вдруг, по выстройке, грохнулось и наполнило вселенную пылью и мусором. И так думал и этак, но настоящим манером додуматься все-таки не мог. Наконец, за недостатком оригинальных мыслей,
остановился на том, что буквально пошел по стопам своего знаменитого предшественника.